Вере подумалось, что хочешь не хочешь - раздобреешь: столько есть пирожков всяких...
Ганна, разделавшись с одним носком, взялась за другой.
- Вы завтра пойдете молодых встречать? - спросила, откусывая нитку.
- Каких молодых?
- С учебного. Первый раз на заставу попадут, так им к пирожкам и ласковое слово нужно. Тут мамы нема.
"Значит, пирожки молодым солдатам!" - невольно с уважением подумала о Ганне Вера. Ганна живет одними с мужем заботами, его дела трогают и ее, и в меру своих сил она старается ему во всем быть полезной.
- Хорошо вам, - сказала она с доброй завистью.
Ганна быстро откликнулась:
- А вам чего плохо? Муж такой славный, сынок, Мишенька, у вас, как та куколка, сама молодая. Не заметите, как Мишенька школу кончит, на человека выучится - главное, чтоб человеком стал, а не вертопрахом, чтоб дома помощник был и людям пользу приносил. Им же очень трудно, нашим мужьям. Ганна замолчала, сделала еще несколько стежков и передала Вере недоштопанный носок: - Сами доделайте. Надо и такое уметь.
Вера взяла носок, сделала пару неумелых стежков и опустила руки. Теперь, когда у Ганны освободились руки и покоились на коленях, Вера обратила внимание на ее толстые, огрубевшие от работы пальцы с коротко остриженными ногтями, на пышущее здоровьем, еще моложавое лицо. Представила себя в ее годы с такими же вот огрубевшими руками, и снова на нее накатило раздражение. Все, о чем говорила до сих пор Ганна, ее советы и мысли, радости и надежды представлялись никчемными.
- Важно, голубонько, себя найти, - наставляла Ганна, не замечая или делая вид, что не замечает в гостье неожиданной перемены. - Тогда года как один день пройдут. А вы к тому ж художница. Видела ваши картины. Правда, не все понимаю, у меня всего пять классов. Кабы мне такой талант, я бы рисовала и дарила людям, чтоб им тепло делалось, всю заставу бы в веселые краски размалевала. Может, я по малограмотности глупости говорю, не знаю, как словами высказать то, что на сердце. Вы уж не обижайтесь.
Вера слушала, ждала: сейчас Ганна, умудренная жизненным опытом жена пограничника, на простом и понятном языке произнесет несколько слов, после которых все станет на свое место - она этого так хотела! Ведь Юрий для нее не просто отец Мишеньки и ее, Верин, муж. Юрий так много для нее значит! Может, в самом деле прав Быков?
Ганна же продолжала свое:
- А еще скажу вам, что и на границе жить можно. Мы с Кондратом привыкли. Города нам раз в году хватает - когда в отпуск. А тут тебе и ягода, и гриб, и воздух какой!..
Боже, о чем она говорит, эта женщина! Всю жизнь - здесь?!. У Веры было такое ощущение, словно ее безжалостно обманули, украли самое дорогое. Она поднялась с табурета, почти не владея собой:
- Куцые у вас мысли, извините меня. Я хочу жи-и-ить! Жить! А не прозябать. Вы же влачите существование, би-о-ло-ги-ческое! Можете это понять?
Ганна, будто ей плеснули в лицо кипятку, покраснела, в немом удивлении подняла к гостье глаза, вспыхнувшие обидой. Она тоже встала. Из комнаты девять раз прозвонили часы.
- Чего извиняться! - через силу сказала она. - Кому как, а я, Вера Константиновна, убеждена, что ваши мысли короче моих. Боже избавь, я не к тому, чтобы вас обидеть или злое сказать в отместку. Только вы - жена пограничника! Как же вы можете все одно и одно: о себе, о себе? А о них, о наших мужьях, кто подумает?
Вера ответила с холодным бешенством:
- Сейчас приведете в пример Волконскую... Впрочем, это я зря вам...
Ганна гордо подняла голову, от резкого движения выпали шпильки и раскрутилась коса.
- Я читала о декабристках. Благородно. Красиво. - Ганна сказала это просто, без рисовки и не в укор Вере, но с тем неброским достоинством, какое привело Веру в крайнее замешательство.
- Извините, Ганна. Нервы ни к чему. Это пройдет.
- Все проходит, - согласилась Ганна и села на табурет. - Сидайте и вы. Может, не скоро придется еще раз вместе посидеть. - Выждала, пока села гостья. - За своим мужем я всегда без слов - куда он, туда и я. Не потому, что иголка вместе с ниткой. Мы же люди!.. А мой "гадский бог", - Ганна улыбнулась, лицо ее посветлело, словно под летним солнцем, - он никогда не ловчил, как и ваш Юрий Васильевич, не искал, где легче. Одним словом, не жалею я, Вера Константиновна, что года мои прошли на границе. - Она перебросила косу на грудь. - Вот и косу мою трошки снегом припорошило, а я считаю, что прожила не хуже людей... Не знаю, что вам еще сказать. Вы образованнее меня.
Вера сидела с опущенной головой.
- Я поступаю безнравственно, подло, - пробормотала она. - Но я хочу жить...
Ганна отняла у нее носок, в молчании закончила штопку.
- Вот и все. Пускай Мишенька носит на здоровье.
Провожая Веру, Ганна задержалась у порога.
- Не мне вас учить, Вера Константиновна, извините меня, коли что не так сказала.
Два человека, каждый по-своему, говорили Вере одно и то же. Но не убедили ее.
Через неделю она уехала.
17
С рассвета и до отъезда Голов дотошно, будто при первом знакомстве, изучал участок шестнадцатой, спускался в овражки, спрятанные в кустарниках, взбирался на пригорки, заходил в лес, а под конец залез на вышку и больше часа вел наблюдение за Кабаньими тропами и за соседней деревенькой. Спустившись, потащил с собою Сурова на Кабаньи тропы, к месту, где Шерстнев обнаружил след нарушителя.
- Вот здесь прикройся, - приказал он. - Кто знает, каким путем он с тыла пойдет, за тыл мы с тобой не в ответе, а сюда всенепременно будет стараться пролезть.
Суров и сам был такого мнения, это и высказал, добавив:
- Польские друзья мне говорили, что в первый послевоенный год на Кабаньих тропах держали нелегальную переправу через границу националистические отряды лондонцев*.
______________
* Лондонцы - польское эмигрантское правительство в Лондоне в годы второй мировой войны. Проводило антидемократическую политику.
- Совершенно верно. В следующий раз приеду, повидаемся с польскими товарищами. А покуда не дай себя врасплох застать. Силенок хватит?
- Хватит не хватит, все равно не добавите.
- Угадал. Обходись своими.
У Сурова, когда он слушал указания подполковника и когда провожал его до машины, все время на языке вертелся вопрос: почему нужно обходиться своими, не такими уж большими силами? Граница всегда остается границей, и незачем на ней экономить, техникой на границе людей не подменишь. Вопрос так и остался невысказанным.
Прощаясь, Голов, словно не было между ними ночной перепалки, тепло пожал руку.
- Кто старое помянет... Поговорку небось помнишь. И об инспекторской не забывай.
Забудешь! Инспекторская вот-вот - на носу. Август на исходе, в сентябре жди комиссию. За свою заставу Суров не беспокоился.
- Не подкачаем.
Голов, садясь в машину, пожурил, погрозив пальцем:
- Еще не перескочил, а кричишь "гоп".
Возвращаясь с границы, Суров думал, что до инспекторской немного осталось - десяток дней, от силы недели две. Он был готов во всеоружии встретить комиссию, которую, знал, возглавляет сам генерал Михеев, человек строгий, но справедливый и всеми уважаемый, несмотря на резкий характер. "Оставшиеся дни надо полностью использовать на учебу личного состава", думал Суров, поворачивая к заставе.
День выдался ветреный. Ветер гнал опавшие листья. Они еще были почти зеленые, и редко среди них попадались совсем пожелтевшие. Подступала осень. Небо с писком и шумом стригли стаи ласточек - то взмоют кверху, то пронесутся над самой землей.
На заставе, когда приближался к дому, Сурова встретил Холод.
- Все в порядке, товарищ капитан, - доложил он.
- Люди отдыхают?
- Так точно.
- Что у вас сегодня по расписанию?