Выбрать главу

- Извините. - Суров принялся растираться.

- Вот-вот. Сначала они купаются, пока верба не вырастет в одном месте, потом хватают воспаление легких... Хорошенькое дело. - На секунду умолк, отвинтил колпачок термоса, налил чаю: - Пейте.

Суров отказался. Ему уже стало тепло.

- Конечно, чай они не пьют. Зачем молодым людям чай? Они пьют коньяк, они себе хлещут вино, - бормотал старик. - А вино, молодой человек, я бы сам выпил на шармак... или, как говорят воспитанные люди, на дармовщину. Или как?

Забавный старик. Суров прошел к ближайшему ларьку, купил бутылку вина.

Старик для приличия стал отказываться:

- Вы что, молодой человек! Я же пошутил... Надо понимать шутку. Говоря, он тем временем опять отвинчивал от термоса колпачок. - Иди знай, что встречу воспитанного человека. И где? На пляже! Расскажу моей старухе, так она не поверит, опять скажет: "Старый брехун, кому ты заливаешь!" Ну, как говорил тот, дай бы не последняя.

Старик выпил, плотоядно взглянул на бутылку. Суров ему подлил, и тот, смакуя, прихлебывал, шевеля седыми усами и от удовольствия жмуря глаза.

- "Красный камень" - это же напиток богов, чтоб вы таки были живой и здоровый... и я с вами вместе. Почему сами не пьете?

- Успею. - Суров глядел на гряду ракушечных скал.

Он их вспомнил и не поверил: те самые, где первый раз встретился с Верой. Скалы уступом шагнули в море, и теперь меж камней, по пояс в воде, мальчишки удили бычков.

"Неужели десять лет пробежало?" - удивлялся Суров. Все, как раньше: скалы, камни в зеленых бородах водорослей, мальчишки...

- Посмотрите на этих байстрюков, хорошо посмотрите, - сказал старик, приглашая Сурова к разговору. - Им сам черт не брат, и милиция - не пугает. Думаете, их холера возьмет от холодной воды? Как бы не так. Даже не чихнут, извините за выражение.

Суров не слушал - вспомнил то давнее, Веру, все, что прошло, и его неудержно потянуло к ней.

- Уже уходите? - удивился старик. - Тут же еще полбутылки вина.

- Справитесь, - усмехнулся Суров.

- Что поделаешь, - притворно вздохнул старик. - Молодые всегда спешат. И куда, спрашивается? Это нам надо спешить.

С подарком для сына и купленными гвоздиками Суров шел к Вере. Он никогда не дарил ей цветов, и эти, первые в его жизни, обернутые куском целлофана, держал на отлете, с неуклюжестью провинциала, смущаясь и привлекая к себе внимание встречных.

Еще не зажигали огней, и город в предвечерних сумерках выглядел чуточку чопорным, несмотря на массу гуляющих, шум и гул, наполняющие улицы. Волнение, охватившее Сурова на пляже, не улеглось до сих пор. Торопился, как десять лет назад, жадно приглядываясь к домам, улицам, прохожим. Все было как тогда, все, без изменений, оставалось прежним, если не считать новых домов. Как и тогда, стены хранили дневное тепло, в двориках, греясь у стен, сидели старухи на низких скамеечках, и так же пахло жареными бычками, и так же шумно играла детвора, и дикий виноград закрывал веранды и окна.

Подробности эти входили в сознание Сурова чисто автоматически, потому что экзотика ему всегда была если не безразлична, то, во всяком случае, не вызывала сильных эмоций. Знакомые подробности воспринимались в связи с Верой и через расстояние в десять лет.

Когда он вышел на Старо-Портофранковскую, на улицах зажглось электричество, стало светло. Суров зашел в гастроном, взял бутылку шампанского. За углом следующего квартала, вторым, стоял Верин дом, двухэтажный, старой постройки, из камня-ракушечника. Замедлив шаг, Суров зажал между колен коробку с подарками, поправил съехавший набок галстук и решительно двинулся к воротам.

Звонок, как и десять лет назад, не работал. Суров стоял под дверью, не решаясь стучать. Та же темно-коричневая в глубоких трещинах краска лежала неровным слоем на толстой, с резными наличниками, дубовой двери, и все та же медная ручка с головкой хищной птицы тускло поблескивала в полутьме коридора. Но что-то новое и волнующее вошло в Сурова, и он еще долго стоял, пока отважился осторожно потревожить хозяев.

Открыл Константин Петрович, заметно сдавший, седой, с лицом, иссеченным морщинами. Зятя он не сразу узнал:

- Вы к кому?

- Константин Петрович, это я...

- Юра?.. Не может быть... Юрочка... Ах ты, боже мой! - Тесть смешался, по-стариковски неловко стал суетиться: - Проходи, Юрочка... Понимаешь, гость у нас, ну... в общем учились с Верочкой... Вещи сюда положи... Дай чемодан.

Сослепу принял пакет с Мишкиными подарками за чемодан и все бестолково топтался в прихожей, пока Юрий не догадался сам открыть дверь в комнату. На одно короткое мгновение он смутился, увидев Веру, Мишку и молодого, наверное одних с Верой лет, человека в расстегнутой рубашке с закатанными до локтей рукавами.

Молодой человек принялся надевать галстук. Вера, загоревшая дочерна и пополневшая, испуганно посмотрела на Юрия, и было заметно, что не знает, то ли броситься мужу на шею, то ли просто руку подать. Она была в легком цветастом сарафане с глубоким вырезом на груди.

Мишка ринулся к отцу, повис на нем:

- Папка!.. Папочка!..

Суров прижал к себе сына, а тот, целуя куда попало, счастливо твердил одно слово:

- Па-а-почка!.. Папочка!..

У Константина Петровича дрожали руки.

- Видишь... я говорил, - бормотал он, неведомо кому адресуя слова. Предупреждал, да-с.

- Успокойся, папа. Тебе нельзя волноваться.

- Да, разумеется, мне нельзя...

Вера пришла в себя, расцеловалась с Юрием, взяла у него цветы и поставила в вазу, к букету астр.

- Гвоздики!.. Как мило с твоей стороны, Юрочка. Мои любимые. Ты угадал.

В ее словах он почуял фальшивинку и сказал грубовато:

- На вокзале всучили.

Вера пропустила мимо ушей его бестактную фразу и, будто опомнившись, представила молодого человека:

- Мой однокашник по художественному, Валерий. Знакомься, Юра. - И поспешила добавить: - Валерий помог мне устроиться на работу, я писала тебе.

Оба холодно поклонились. Суров мимоходом отметил, что Валерий хоть и смущен, но чувствует себя здесь по-домашнему. И странно, не ощутил ревности, хотя Вера еще была его женой.

Мишка не отходил ни на шаг, весь лучился.

- Ты насовсем, папка? Правда, насовсем?

- Пока не надоем, сынуля. Пока на месяц. А дальше посмотрим... как ты себя будешь вести.

- Больше не дали? - спросила Вера, и Сурову почудилось, что жена с облегчением вздохнула.

- Я же сказал.

- Может, еще скажешь, что уже ужинал? - спросила Вера с иронией. - Мы как раз собирались за стол.

- Что ты! Оголодал как волк.

Вера будто повеселела:

- Тогда прошу всех к столу.

Суров открыл шампанское, разлил в бокалы.

- И мне, - потребовал Мишка.

Ему налили самую малость.

- За здоровье хозяйки. - Первый тост произнес Валерий.

Константин Петрович воспротивился:

- Сначала за гостя, за тебя, Юрочка! С приездом!

- Благодарю, Константин Петрович.

Валерий вспыхнул, оставил фужер, слегка пригубив. Вера выпила до дна, с незнакомой Сурову лихостью.

Ужинали в той самой комнате, где висел портрет деда. Беседовали о всяких пустяках. Вера расспрашивала о Холодах, интересовалась заставой, спросила, не привез ли он оставшиеся этюды, сказав, что хочет продолжить работу над полотном о границе, которое начала на заставе, а узнав, что не привез, тут же забыла о них.

Потом они мило шутили. Валерий рассказал какой-то смешной анекдот с кораблекрушением и людоедами. Все дружно и громко смеялись, но то неприятное, что возникло между ними вначале, продолжало стоять незримой преградой, и ни один из сидящих за чайным столом не знал, как преодолеть его или вовсе разрушить.

Суров делал вид, будто наслаждается домашним вишневым вареньем, усердно черпал его из блюдца и смаковал, не ощущая вкуса и запаха.

Вера комкала салфетку и с какой-то чужой, отсутствующей и незнакомой улыбкой на ярких губах украдкой смотрела на Сурова, словно выискивая на его лице что-то такое, чего раньше не знала.