Ведь он держался того убеждения, что все движущиеся части любой машины подвержены непредсказуемым прихотям. Если подобная дурь овладеет вдруг нашим самолетом, мы плюхнемся глухой ночью в пучину Атлантики.
На этой мысли я крепко заснул. А когда проснулся, часы показывали половину третьего, но было совсем светло, пахло жареным беконом, и в моем ухе звучал голос Вульфа:
– Я хочу есть. Мы летим, опережая время, и через час уже будем на месте.
– Вы спали?
– Немного. Я хочу завтракать.
Он съел четыре яйца, десять ломтиков бекона, три булочки и выпил три чашки кофе.
Я так и не увидел Лондон, потому что аэропорт находится за городом, а Джеффри Хичкок ждал нас у выхода. Мы не видели Хичкока с тех пор, как он был последний раз в Нью-Йорке, три года назад.
Он приветствовал нас очень сердечно для англичанина, пригласил к угловому столику в ресторане и заказал булочки, джем и чай. Сначала я хотел воздержаться, но потом подумал: какого черта, должен же я привыкать к чудн́ой иностранной пище, и не стал отказываться.
Хичкок вынул из кармана конверт:
– Здесь ваши билеты на самолет до Рима. Он улетает через сорок минут, в двадцать минут десятого, и прилетает в три часа по римскому времени. Поскольку ваш багаж перевезут прямо на борт, здешняя таможня вас не побеспокоит. У нас есть полчаса. Этого хватит?
– С избытком.
Вульф намазал джем на булочку.
– В основном меня интересует Телезио. Тридцать лет назад, будучи мальчишкой, я бы доверил ему свою жизнь. Могу ли я доверять ему теперь?
– Не знаю.
– Мне надо знать, – резко сказал Вульф.
– Конечно надо.
Хичкок вытер салфеткой тонкие бледные губы.
– Но в наши дни человек, которому вы можете довериться заочно, редкая птица. Скажу только, что имел с ним дело вот уже восемь лет и доволен. Боден знает его намного дольше, со времен Муссолини, и ручается за него. Если у вас…
Хриплый металлический голос из громкоговорителя, предположительно женский, сотряс воздух. Он вещал что-то срочное. Когда трубные звуки смолкли, я спросил Хичкока, о чем речь. Он ответил, что пассажиров девятичасового рейса на Каир просят срочно собраться у выхода номер семь.
– Да, – кивнул я, – мне так и показалось, что я расслышал слово «Каир». На каком языке она говорила?
– На английском.
– Прошу прощения, – извинился я и глотнул чая.
– Я говорил, – обратился он к Вульфу, – что если вам нужно кому-то довериться, то вряд ли на этом берегу вы найдете кого-нибудь надежнее Телезио. Можете мне поверить. Я человек очень осторожный.
– Что ж, вряд ли мне стоило рассчитывать на лучшее, – проворчал Вульф. – Еще вопрос: как обстоят дела с перелетом из Рима до Бари?
– Ах, это… – Хичкок прокашлялся. – Самолет арендован и должен быть в полной готовности.
Он вынул из кармана потертый кожаный бумажник, порылся в нем и вынул листок бумаги.
– Вас встретят по приезде. Но если случится накладка, позвоните по этому телефону.
Хичкок передал бумагу.
– Это будет стоить восемьдесят долларов. Вы можете рассчитываться американской валютой. Мой контрагент в Риме Джузеппе Дрого – неплохой человек, по римским меркам, но своего не упустит. Возможно, он попытается извлечь личную пользу из контакта со знаменитым коллегой. Не сомневаюсь, что ваше имя ему известно. Теперь, если с Римом все, я снимаю с себя ответственность.
Вульф не выглядел польщенным, что свидетельствовало, насколько он сосредоточен на поездке. Любой человек, обладающий хотя бы десятой частью его самомнения, напыжился бы и раздулся, как индюк, узнав, что слава о нем докатилась до Рима.
Немного позже громкоговоритель объявил, по-видимому на английском, посадку на самолет до Рима. Хичкок проводил нас к выходу и подождал взлета. Когда мы выруливали на взлетную полосу, Вульф помахал ему на прощание.
Босс снова занял место у окна, и мне пришлось вытягивать шею, чтобы впервые в жизни увидеть Европу.
День был погожий, солнечный. На коленях у меня лежала карта. И после того как мы пересекли пролив Па-де-Кале, мне было очень интересно посмотреть на Брюссель, остающийся слева, Париж справа, Цюрих слева, Женеву справа, Милан слева и Геную справа. Я легко узнал Альпы и увидел Берн. К сожалению, прошляпил Флоренцию.
Пролетая над Апеннинами, мы попали в воздушную яму и падали милю или около того, пока не выровняли курс, что в общем-то достаточно неприятно. Некоторые пассажиры выразили неудовольствие, но не Вульф. Он только закрыл глаза и сжал губы. После такой встряски я счел нужным заметить:
– И ничего страшного. Вот когда я летел на Западное побережье и мы оказались над Скалистыми горами…