– У меня вопрос!
Он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным. Я наклонился ближе к его уху:
– Я насчет общения с туземцами. На скольких языках вы говорите?
Он задумался.
– На восьми.
– А я – на одном. И понимаю только один. Для меня это все несколько усложняет. И я не смогу с оптимизмом смотреть в будущее, если вы не согласитесь на одно условие. Я не могу требовать, чтобы вы переводили мне все подряд, но вам придется делать это при первой же возможности. Я постараюсь быть благоразумным, но если уж прошу, значит, так нужно. В противном случае я могу вернуться в Рим на этой штуковине.
Он стиснул зубы:
– Место для ультиматума выбрано идеально.
– Великолепно! С таким же успехом вы могли бы взять с собой куклу. Я же обещал, что постараюсь быть благоразумным. И потом, я столько лет вам докладывал, что могу рассчитывать на ответную любезность.
– Ладно. Я подчиняюсь.
– Мне нужно быть в курсе дела.
– Я же сказал, что подчиняюсь.
– Тогда давайте начнем. Что сказал Дрого насчет встречи с Телезио?
– Ничего. Дрого знал только, что мне нужен самолет, чтобы добраться до Бари.
– Телезио будет встречать нас в аэропорту?
– Нет. Он не знает, что мы прилетаем. Я сначала хотел расспросить о нем Хичкока. В тысяча девятьсот двадцать первом Телезио убил двух фашистов, которые загнали меня в угол.
– Убил? Чем?
– Ножом.
– В Бари?
– Да.
– Я думал, вы черногорец. Что вы делали в Италии?
– В те времена я был легок на подъем. Послушай, я принял твой ультиматум, но вовсе не собираюсь давать тебе отчет о том, что делал в молодости. По крайней мере, не здесь и не сейчас.
– Как мы будем действовать в Бари?
– Не знаю. Раньше там не было аэропорта. Поэтому я понятия не имею, где он находится. Посмотрим.
Он отвернул голову к окну, а через минуту снова повернулся ко мне:
– Кажется, мы летим над Беневенто. Спроси у пилота.
– Не могу, черт возьми! Я не могу никого ни о чем спросить. Спросите сами.
Он пропустил мое предложение мимо ушей.
– Это, должно быть, Беневенто. Взгляни на него. Римляне разбили здесь самнитов в триста двенадцатом году до нашей эры.
Он пускал пыль в глаза, и я это оценил. Всего лишь два дня назад я поставил бы десять против одного, что в самолете Вульф не сможет вспомнить вообще ни одной даты. А тут он болтал про то, что было двадцать два века назад.
Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Беневенто. Вскоре впереди и слева взгляду моему открылось море и я познакомился с Адриатикой. Мы снижались, и я любовался тем, как вода блестит и переливается на солнце.
А затем появился Бари. Часть его, беспорядочно разбросанная по вдающейся в море косе, судя по всему, не имела улиц, а другая, тянувшаяся вдоль берега к югу от косы, равномерно рассекалась прямыми улицами, почти как в центре Манхэттена, только без Бродвея. Самолет приземлился.
Глава пятая
А теперь, пожалуйста, вспомните предупреждение, с которого я начал. Как уже упоминалось, самые важные события излагаются здесь со слов Вульфа.
Итак, было пять часов вечера апрельского воскресенья, Вербного воскресенья. Конечно, наш самолет прилетел вне расписания, и Бари не был столицей, но при всем том во мне теплилась надежда увидеть признаки жизни в аэропорту. Но нет. Он как будто вымер.
Конечно, кто-то находился на контрольной вышке и в маленьком здании, куда вошел пилот, вероятно доложить о прибытии, но и только, за исключением трех мальчиков, кидавшихся камнями в кошку.
Вульф узнал у них, где находится телефон, и пошел позвонить. Я караулил вещи и наблюдал за маленькими паршивцами. Коммунисты, должно быть, решил я, раз обижают кошку в Вербное воскресенье. Потом я вспомнил, где нахожусь, и подумал, что с таким же успехом эти огольцы могут быть юными фашистами.
Вернулся Вульф и сообщил:
– Я дозвонился до Телезио. Он сказал, что охранник, дежурящий перед зданием, знает его и не должен видеть нас вместе. Телезио дал мне номер телефона. Я позвонил и договорился, чтобы за нами прислали машину, которая отвезет нас на встречу с ним.
– Хорошо, сэр. Мне нужно время, чтобы привыкнуть к такому положению вещей. Может быть, года хватит. Давайте уйдем отсюда, чтобы не торчать на солнце.
Деревянная скамья в зале ожидания была не слишком удобной, но, думаю, вовсе не поэтому через несколько минут Вульф встал и вышел. Проделав четыре тысячи миль и сменив три самолета, он не мог усидеть на месте.