– Да, я немного слукавил. Я бывал в клинике, но, исключительно, по личным делам. Моя жена страдала тяжелой формой невроза. И мне пришлось инкогнито привозить её к Шаргину. Должен сказать, что он с блеском справился с жениным недугом. Скажу сразу, я и сам окончил курс по психиатрии, но… – он замолчал, пытаясь найти правильные слова: – лечить близкого человека крайне сложно. Тем более, что моя жена в тот момент страдала некоторым образом от моего… ну, не очень чистоплотного мужского поведения, и меня, как доктора, не воспринимала.
Узнав об убийстве Оксаны Ильченко, он болезненно поморщился:
– Я видел эту девушку не однажды. Красивая! А за что же её так? – Калошину этот вопрос показался отдающим фальшью, и, видимо, невольный испытующий взгляд на Лыкова заставил того признаться: – Да, я честно сказать, всегда думал, что она плохо кончит. Резва была чрезмерно.
– И в чем это выражалось?
– В отношении к мужчинам. Были у неё и женатые, насколько это явствовало из разносимых по городу слухов.
– Но ведь вы живете в райцентре, откуда же черпали эти сведения?
Лыков, немного помявшись, посмотрел прямо в лицо Калошину:
– Майор, я вижу, что вы порядочный человек, и мои слова не обратите мне во вред. Хоть это и не касается вашего дела, но скажу, чтобы потом не возникало ненужных вопросов: у меня здесь живет любимая женщина, а я человек женатый, и, в силу понятных причин, разводиться не собираюсь. Фамилию своей любовницы могу назвать безо всяких условий, если это вдруг вам понадобится.
– А что, Оксана тоже принимала участие в лечении вашей жены?
– Да нет, там была только Кривец. Мы старались привлекать к этому, как можно меньше людей. Условия в клинике для этого прекрасные, как вы, наверное, успели заметить. Отдельный въезд позволяет хранить все в тайне.
– Но вы сказали, что видели девушку не однажды?
– А-а, вот вы о чем! Она была соседкой моей… пассии. У неё мы неоднократно и встречались.
Калошин вполне оценил честное признание Лыкова о том, что у него есть женщина. И это ему импонировало, хотя он не очень жаловал номенклатурщиков и функционеров, особенно таких, которые получив хорошее образование, имея возможность посвятить себя служению простым людям, вдруг уходили в хозяйственную или торговую сферу ради личной выгоды и красивой жизни.
Фамилию Песковой Лыков слышал краем уха, в связи с её исчезновением, и знал лишь только то, что говорили «товарищи из милиции», что не очень-то и удивило Калошина. Про Чижова майор спросил уже чисто формально. В глазах Лыкова он поймал немой вопрос и коротко сказал о смерти пациента. Но Калошину почему-то показалось, что «замзав», как он мысленно прозвал своего собеседника, ждал другого ответа: он вдохнул воздух, будто собираясь что-то спросить, но передумал. Вернуть разговор в нужное русло уже не удалось. Было видно, что Лыков полностью контролировал все свои эмоции и слова. Тогда майор решил закончить беседу, а все свои сомнения обсудить с Дубовиком.
Подполковник Дубовик позвонил в дверь квартиры Кривец. Ему открыл здоровяк в спортивных штанах, вытянутых на коленках. Синяя майка, хоть и была чистой, но имела довольно затрапезный вид, была растянута и не глажена. Но Дубовик сразу для себя определил: не обращать внимания на подобные мелочи. Его должно интересовать только то, что может пролить свет на исчезновение хозяйки этого дома.
Подполковник показал удостоверение открывшему мужчине. Тот недовольно поморщился, но пригласил гостя в квартиру. Сразу же, за своей спиной, Дубовик услыхал ворчание и жалобы хозяина по поводу того, что отсутствие жены не дает им с дочерью нормально существовать. Девочке уже двенадцать лет, ей нужна мать, а эта «шалава» удрала с любовником. Как ему найти её, чтобы вытребовать алименты? Все это Дубовик решил пропустить мимо ушей, иначе, чувствовал, мог не выдержать и сказать кое-что нелицеприятное этому бугаю, который, как подозревал подполковник, все время проводил в лежании на диване и брюзжании. И, в самом деле, на тахте лежало откинутое верблюжье одеяло, а в изголовье покоилась смятая подушка в старой наволочке.
Мужчина предложил стул у круглого стола с клетчатой скатертью. Там же сидела девочка в пионерском галстуке, перед ней были разложены тетради и учебники. Было понятно, что ребенок занят уроками.
При виде чужого мужчины она встала, тихо поздоровалась и вышла в другую комнату.
Дубовик осязаемо почувствовал, что девочке плохо, и для себя решил позже обязательно поговорить с ней. «Лучше в школе, в отсутствии отца», – и, подумав это, перенес свое внимание на хозяина.
Тот сел напротив подполковника и посмотрел на него тяжелым взглядом: