– Вы что-то узнали о Любке? – чувствовалось, что с языка этого мужчины готовы были сорваться проклятья в адрес жены.
– Как я понимаю, вы её осуждаете? – напрямую спросил Дубовик.
– Осуждаю?! – мужик взвился. – Да я её ненавижу! Чтоб сгореть ей в аду, б…и! – и с силой ударил кулаком по столешнице.
– Споко-ойно! Давайте так: я спрашиваю – вы отвечаете, только по существу, без лишних эмоций и ругательств. Поверьте, я их тоже знаю. Могу продемонстрировать. Но, думаю, обойдемся без этого, – Дубовик хотел было заметить хозяину, что у него несовершеннолетняя дочь, но понял, что будет только, как говориться, «метать бисер перед свиньями» – Кривец был весь в своем личном горе, и благоразумно промолчал.
– Мне не за что её теперь любить – она нас бросила! – мужчина обиженно надул губы, а Дубовик утвердился в мысли, что жалеет этот боров только себя.
– Но вы можете рассказать о её последних днях перед исчезновением?
– Все было, как обычно. Сумела не показать вида.
– И все-таки, поподробнее… – настойчиво произнес Дубовик.
– Зачем это вам? – вяло пожал плечами Кривец.
– Мы с вами договорились… – голос подполковника прозвучал ещё жестче.
– Ну, ушла на работу, пришла с работы, приготовила ужин, с девчонкой какими-то бабскими штучками занималась. Вечером книгу читала.
– Близость между вами в последние ночи была?
– А это-то вам нахрена?! – у мужика глаза на лоб полезли.
– Не хочешь – не отвечай! – переходя на «ты», зло рявкнул Дубовик. – Но по тебе вижу, что все было, как всегда – была между вами близость, и, наверняка, без изменений.
– Это как?! – ещё больше удивился Кривец.
– Повторяю: я спрашиваю – ты отвечаешь, а не наоборот!
– Ну, ладно, было, да, все как всегда! Поэтому я и удивился, когда она на следующий день не пришла с работы. Сначала заволновался, позвонил в клинику, там сказали, что давно ушла. Ждал-ждал, стал звонить знакомым. Нет, никто ничего не знал.
– Ну вот, уже «речь не мальчика, но мужа», – удовлетворенно кивнул Дубовик.
– Какого ещё мальчика? – буркнул Кривец.
– Не важно. Продолжай, – подполковник спрятал усмешку.
– Ну, пошел на улицу, там походил, поискал. Тихо всё! Потом уж и милиция взялась за дело. А когда письмо получил, так думал, всех порву! Обозлился!
– Ты письмо её хорошо прочитал? Уверен, что она его писала?
– А кто ещё? Кому это надо? – все продолжал удивляться вопросам подполковника Кривец. – Я его особо и не разглядывал. Письмо и письмо!
– И как же ты, такой мужик, здоровяк, красавец, – решил польстить ему Дубовик, – не понял, что у твоей жены возник адюльтер?
– Чего возникло?
– Слушай, как тебя?.. – Иннокентий! – Ты, Иннокентий, сколько классов закончил? – стараясь сдерживать свои эмоции, спросил Дубовик.
– Восемь, и ПТУ – я очень хороший токарь! – горделиво ответил тот.
– Ясно, – вздохнул подполковник, – так как же ты не понял, что у неё роман с другим мужчиной?
– Так все было нормально! Вроде бы…
– Тогда почему ты так сразу поверил в это письмо? – всё больше раздражаясь, рыкнул Дубовик.
Иннокентий вдруг бросил на него совершенно потерянный взгляд, и стало понятно, что это – «большой обиженный ребенок» – именно так подумал подполковник.
– У неё одно время что-то закрутилось с Шаргиным, но потом она пообещала мне, что все у нас останется по-прежнему. А после прошлогодней поездки на море опять будто изменилась, но говорила, что все нормально! Только сдается мне, что был у неё какой-то хахаль! Наверное, к нему и сбежала, когда не стало Шаргина.
Дубовик осуждающе покачал головой и решил сказать мужчине правду:
– Боюсь, что зря ты так думаешь о своей жене… У нас есть все основания полагать, что её нет в живых, – он говорил тихо, оглядываясь на закрытую дверь комнаты, куда ушла девочка.
Реакция мужчины была неожиданной: он схватился за горло, покраснел и хриплым шепотом «закричал»:
– А-а-а! – Дубовик подбежал к нему, вынул из кармана фляжку с коньяком, к которой крайне редко прибегал, считая¸ что эмоции лучше контролировать умом, а не алкоголем. После порядочной порции, влитой в горло, Иннокентий закашлялся, и из его круглых глаз полились крупные слезы, которые могли быть и реакцией на коньяк, и выражением горя.
Он сидел, молча, вытирая слезы тыльной стороной ладони, и Дубовик вдруг почувствовал к нему пронзительную жалость, хотя ненавидел это чувство больше других, особенно, в проявлениях к мужскому полу.
– Я так боялся этого, – по-прежнему, шепотом, произнес Кривец. – Если бы сбежала – есть надежда, что вернется. – Потом вдруг встрепенулся: – Вы ведь ещё не нашли её? – и получив ответ, воспрянул духом: – Значит, надежда ещё есть?