Вернулся Дубовик. Моршанский не сдержался, чтобы не спросить его с ехидцей в голосе:
– Ну, и как продвигаются ваши дела?
– Не «как», а «куда», – Дубовик уловил неприятную интонацию в словах следователя и с сарказмом произнес: – Представьте себе, в правильном направлении!
– И у нас все в порядке, несмотря на ваш скепсис, – Моршанский кинул на подполковника едкий взгляд, – и я вам надеюсь это доказать. А то ведь вам всё немецкие агенты мерещатся! Вы даже не допускаете, что человек может убить из-за элементарной ревности. Хохлов в этом смысле очень яркая личность – куда тебе Отелло! Жениться собирался, а она давай хвостом вертеть! Говорит, что какого-то начальника себе нашла. Вот он и взбесился! Так что, обыкновенная бытовуха. И стреляет хорошо, даже отлично! Так что, попробуйте доказать обратное!
– Ну, мне вы можете ничего не доказывать, и я не берусь доказывать вам, а вы вину подозреваемого докажите, а там и поговорим! Помните: «Тяжесть доказательства лежит на том, кто утверждает, а не на том, кто отрицает»! Вот и тащите! – Дубовик сел напротив Моршанского и, глядя прямо ему в глаза, зло сказал: – Вам со мной не соперничать, а дружить надо! Ваши амбиции, уважаемый Герман Борисович, перехлёстывают доводы разума! Вы неглупый человек, и понимаете, что мы оба знаем, из какой задницы у вашей неприязни ко мне ноги растут, и не только, как к человеку, не побоюсь быть нескромным, много выше вас во всех смыслах, но и как к представителю «противостоящей» структуры, «опекаемой» прокуратурой! Но мне глубоко плевать на ваши чувства, как, впрочем, и вам на мои. Только люди, которых вы готовы запихнуть за решетку лишь для того, чтобы макнуть меня мордой в дерьмо, не виноваты. Пытаясь потягаться со мной, вы боритесь с истиной! Поэтому засуньте свои амбициозные выпады против меня куда подальше, и давайте работать без взаимных афронтов и следовать закону при любых обстоятельствах. Dura lex, sed lex!
Моршанский буквально потерял дар речи. Опешив, он смотрел во все глаза на Дубовика, не зная, как отреагировать на эти слова. И в конце концов не нашел ничего лучшего, как в очередной раз обидеться. Подполковник же благодушно развалился на стуле и, в обычной своей манере, иронично улыбался, по-прежнему, глядя в глаза Моршанскому. Тот не выдержал и отвернулся, пробормотав:
– Мог бы обойтись без своих сентенций! «Нравоучитель»!
– Это непреложные правила, которые вы бесконечно игнорируете! – спокойно ответил Дубовик на колкость следователя.
В этот момент вошел Лагутин.
– Герман Борисович, к вам пришла мать Хохлова. Просит вас поговорить с ней!
Моршанский поднялся:
– Сейчас побеседуем со старушкой! Поплакаться пришла? Воспитывать сыночка надо было! – ворча, он собрал бумаги и, не прощаясь, вышел.
– Ну-ну, пусть побеседует! Он ещё не видел этой «старушки»! – Лагутин весело потер руки.
Дубовик с удивлением посмотрел на него.
– Там мама килограмм сто пятьдесят, рост под два метра, голос, как у иерихонской трубы, а характер!.. Фурия! Да и лет ей не больше пятидесяти!
– Да-а, день у нашего следователя не задался! – почти сочувственно произнес Дубовик.
– Никак жалеешь толстячка? – засмеялся Лагутин.
– Да Боже упаси! Вот чего уж не испытываю к нему, так это жалости!
– А ты чего ему тут впарил, что у него лицо было, как на старообрядческой иконе? Обидел, обидел дядю!.. – Лагутин шутливо погрозил пальцем.
– Слушай, не много ли внимания ему? Ты мне лучше скажи, как поговорить с этим арестованным Хохловым? Только так, чтобы Моршанский ни сном, ни духом!