– Вы больше его не видели? – не обращая внимания на стенания мужчины, спросил подполковник.
– Он подходил ко мне ещё раз, где-то в феврале… – пробормотал Лыков. Испарина покрыла его лоб.
– Об этом тоже подробно!
– Всё было так же, как в прошлый раз! И маска, и очки… Но у него на халате кровь была, вроде бы он… это… с операции, что ли… Только пакет с этими, ну, украшениями, были у меня в почтовом ящике, – Лыков потер пальцами виски.
– Что он потребовал на этот раз?
–Говорил о расширении лаборатории… Сказал: «За этот гешефт получите больше в два раза». Вообще, он постоянно повторял это слово, меня оно коробило – я, в некотором роде, пурист, и ненавижу иностранные слова в русской речи. Вообще, вся его речь была жесткой, что ли…
– Украшения опять преподнесли своему начальству? – с иронией спросил Дубовик.
– Я же вас просил поверить мне! Не взял я ничего! – Лыков молитвенно сложил руки на груди. – Это моё жизненное кредо – ничего чужого, никогда!
– Простите, но я никак не могу понять, в чем ваш интерес? – пожал плечами подполковник. – Вы могли спокойно отказаться, пусть бы себе решали эти вопросы на высшем уровне, вам-то, что за дело?
– Он пригрозил мне… У меня не всё в порядке с семейным положением, дочь незаконнорожденная, понимаете? – Лыков зачастил, как бы боясь нового вопроса. – Я живу на две семьи… Обманываю всех, скрываю, что у меня есть ребёнок, правда, она уже большая… Это, если хотите, антисоциально… – И с горечью добавил: – А я ведь коммунист! Для меня это…
– Довольно! – перебил его Дубовик. – По-вашему, оставить лабораторию по приказу неизвестного лица для сомнительных экспериментов – это этично, это порядочно? И не идет в разрез с вашим коммунистическим мировоззрением? Вы хотя бы интересовались, чем в этой лаборатории занимаются? Вы ведь врач, и вполне смогли бы разобраться в сути проводимых опытов, пусть даже только поверхностно. Думаю, этого вам было бы достаточно, чтобы найти достойный выход из создавшейся ситуации, – Дубовик сокрушенно покачал головой. – И потом!.. какой честный человек станет расплачиваться за нечистоплотную сделку золотыми украшениями! Вы, по сути, торговали государственным имуществом!
– Но ведь всё осталось на месте! Всё на балансе, без потерь! – попытался возразить Лыков.
– А это уж как посмотреть! – отрезал подполковник. – Ладно. Сможете опознать этого человека? Может быть, по голосу, когда-нибудь его уже слышали? Он ведь врач, судя по вашему рассказу, возможно, даже хирург!
– Он говорил немного глуховато, будто у него болело горло, но, по общим чертам, наверное…
– С Шаргиным не пробовали поговорить относительно лаборатории и, хоть как-то узнать, что это был за человек?
Лыков отрицательно покачал головой.
– Он сам хотел мне что-то сказать, позвонил в конце апреля, был взволнован. Обещал приехать, но… не успел… Кхм… кхм…
– И всё-таки, хоть убейте, не могу понять мотивации вашего поведения! – развёл руками Дубовик. – Какой-то порочный круг! Плату за сделку не берёте, но при этом при вашем молчаливом согласии и содействии эта сделка совершается! Или вы что-то ещё скрываете? – Лыков молчал. – Ну, а, золото, какое было во втором пакете? Что-то особенное запомнилось?
– Да-да, мне почему-то показалось, что там были… кхм… золотые зубы…
Ерохин, не сдержавшись, громко выругался, Калошин тоже что-то пробормотал, Дубовик же привстал на стуле и навис над Лыковым:
– Вы отдаёте себе отчет, откуда может быть такое золото? Я не зря вас спрашивал о приметных качествах украшений, потому что, одно дело – краденное из магазина, другое – снятое с пленных и убитых, расстрелянных в гитлеровских гетто! Чувствуете разницу? – скулы его побелели от напряжения. С трудом взяв себя в руки, подполковник сел и задал ещё один вопрос:
– Чем тот человек вас «зацепил»? Про двух жен я понял, а что ещё? Ведь невозможно положить на одну чашу весов семейное счастье, на другую – прямое пособничество врагам! Чем он вас так напугал? – в голосе Дубовика теперь звенел металл.
Лыков отвел глаза:
– Ну, почему вы думаете, что кто-то меня напугал?
– Я не вчера родился! Рассказывайте! Всё равно, с вашей помощью или без, мы узнаем, что заставило вас, пусть даже и бескорыстно, но помочь преступникам. Хотя всё это мало подходит под статус бескорыстия, – Дубовик отвернулся к окну, с трудом сдерживая неприязнь к сидящему напротив него человеку. Потом провел рукой по лицу, как бы меняя маску, и повернулся к Лыкову: – Я жду!
– Кхм… Вы ведь знаете Оксану Ильченко? – Лыков повернулся к Ерохину и Калошину. Те дружно кивнули. – Лет пять назад я приехал к Инне, – своей любовнице, – без предупреждения, а она в тот день ушла к какой-то заказчице. Дверь мне открыла Оксана. Раньше я видел её так, мельком. Инна ревнива, и не допускала даже случайных наших встреч в квартире. Девушка была необыкновенно хороша, но я знал, что у неё есть жених, только они что-то всё со свадьбой тянули. Кхм… – мужчина взял стакан и отпил глоток, как бы оттягивая важный момент разговора. – Открыла, пригласила на кухню, что-то она там пекла, не помню… Слово за слово, и я потерял голову: смотрел на её руки, шею, губы, представлял её… ну, сами понимаете, кхм… в постели… Не помню, как мы с ней в спальне оказались… Занимаемся, ну, это… а у меня в животе страх от того, что Инна может войти в любой момент, и такую остроту это придало нашим ощущениям, думал – сойду с ума. Вот вы когда-нибудь такое испытывали? – он заглянул в глаза Дубовику, тот, усмехнувшись, ответил: