– Андрей Ефимович, ну, уж теперь-то, может быть, наконец, расскажешь, как ты узнал про Кураева? – нетерпеливо спросил Калошин. – Его ведь не было в списке.
Дубовик улыбнулся:
– Я вспомнил, что Ерохин говорил о враче-терапевте, который постоянно приходил в подъезд, где жила Ильченко. Узнал его фамилию. В Москве очень быстро определился с ним. В архиве института нашел его данные, всё совпало. Преподаватели также многое о нем рассказали. Кстати, он и в самодеятельном театре в институте играл. Правда, мать Кураева соседи описали, как монашку: она всегда одевалась в черное, ходила в платке, в очках. Тут уж я не смог провести никакой параллели с Песковой. Да и не считал её Лопухиной. Понимал, что необходимо будет узнать, кто она на самом деле. К сожалению, архивных данных об этой женщине не нашлось. Но теперь это уже не тайна!
– А что ты там про Варю бормотал, когда Пескова в тебя выстрелила? – поинтересовался Калошин, с прищуром глядя в глаза товарища.
– Ну, это, доложу я вам, мистика, никак не иначе! Я ведь явственно услышал её зов, и если бы не эти полшага вправо, разговаривал бы я сейчас не с вами, а с самим Создателем!.. Так-то!
– А вы у Вари, товарищ подполковник, спросите, интересно же! – сказал Доронин. – Мне бабушка нечто подобное рассказывала про себя и про деда. Просто почувствовала, что ему грозит опасность. Может быть, и с вами так же?
– Обязательно узнаю, – кивнул Дубовик, поглаживая ноющую раненую руку.
– А что за стихи вы там читали, уважаемый Андрей Ефимович? – не открывая глаз, сонно пробормотал Моршанский. – Довольно эксцентричный стиль допроса! Хотя, признаюсь, весьма плодотворный! Стихи-то чьи?
– Стихи-то? – в тон ему переспросил Дубовик. – Стихи-то Гёте, те, что Вагнер Песковой написал!
Моршанский оторвался от спинки дивана и открыл, наконец, глаза:
– И откуда такая уверенность, что она на них отреагирует?
– Плохо вы женщин знаете, Герман Борисович! Ещё хуже – наследниц дворянских фамилий. Девочки 19 и начала 20 века просто зачитывались Шиллером, Гёте, де Мюссе, Байроном…. Перечислять можно долго, но не это главное. Дело в том, что Пескова долгие годы жила с нелюбимым мужчиной, и письма Вагнера были для неё и откровением, и отдушиной. И читала она их не раз, а то письмо, где Вагнер посвятил ей стихи Гёте – затёрто до дыр! Так что, понять, какой будет реакция женщины на эти четыре строчки, совсем не сложно!
– Ну, реакция-то у Песковой была сногсшибательная. Я, было, подумал, что у неё с сердцем плохо станет! – покачал головой Калошин.
– И я испугался! – поддакнул Ерохин. – Пожилая женщина – и такой стресс!
– Да у неё и сердца-то нет, – поморщился Дубовик. – А посему, продолжим допрос!
– Андрей Ефимович! Мы не имеем права допрашивать арестованных в ночное время! – сонно пробормотал Моршанский. – Я не пойду на это!
– А я пойду! И пока не допрошу обоих – не успокоюсь! – упрямо мотнул головой Дубовик. – «Победителей не судят»! И потом, до ночи есть ещё немало времени. А завтра за ними приедет конвой. – И сказал, обращаясь к Калошину и Ерохину: – Только поговорим теперь с Кураевым!
Александр, войдя в кабинет, оглядел всех презрительно-уничижительным взглядом. Сев на стул, он закинул ногу на ногу и положил руки в наручниках на колени.
Не здороваясь, кивнул на руку подполковника:
– Что, маменькина работа? Как же она так промахнулась? Не похоже на неё!.. – и злорадно усмехнулся.
– У меня хороший ангел-хранитель, – Дубовик улыбнулся своим мыслям.
– А что, «краснота» и в Бога веруют, и в Ленина? – ядовито спросил Кураев.
–Диспут о сакральном перенесём на другое время и в другое место, – подполковник указал глазами в потолок.
– А я туда не спешу, – прикрывая злость улыбкой, ответил арестованный.
– К сожалению, ваш билет уже прокомпостирован, – жестко парировал Дубовик.
В кабинете повисла долгая пауза. Подполковник как будто не спешил начинать допрос. Он внимательно смотрел на сидящего перед ним симпатичного мужчину вполне презентабельного вида.
Первый вопрос его был неожиданным:
– Скажите мне, Александр Григорьевич, для чего вы забеливали себе лицо гримом? У вас на нем нет ничего примечательного, не то, что у Лыкова – веснушки по всему носу.
– Потому и забеливал, чтобы думали, якобы что-то есть, – не меняя позы, только пожав плечами, ответил Кураев. – Ведь думали же? – он едко усмехнулся.
– Признаюсь, ваша хитрость вам вполне удалась,.. на какое-то время…. А специальность зачем поменяли? Вы ведь блестящий, даже гениальный нейрохирург! Ваши преподаватели вас потеряли! Особенно профессор Желябов. Он очень вас хвалил! Сокрушался, что вы пропали, думал, погибли в войну!