Однажды они шли по главной площади и ее привлекло странное оживление у дверей высокого храма.
-- Что это? -- спросила она.
Он угрюмо молчал. А затем сказал -- резко и хрипло:
-- Жертвоприношение. Всесожжение во славу Валар. Уйди.
Исилхэрин застыла от ужаса. Эти слухи доходили до нее, но она не верила.
-- Их -- живыми? -- выдохнула она.
-- Да. Но я помогу им...
Он накрыл кольцо рукой, и она увидела, как побледнело и покрылось потом его лицо. И те двое, что были прикованы к столбу -- спина к спине, вдруг повисли на цепях.
-- Все. Они мертвы. Им не будет больно. Идем отсюда.
И вновь была война. И сердце Исилхэрин болело от недоброго предчувствия. А потом она узнала, что он схвачен и под судом, потому что не дал перебить людей в небольшом харадском городке, взятом после двухдневной осады. Разъяренные сопротивлением солдаты ворвались, убивая всех на своем пути. Слов они не слушали. Тогда он дрался против своих, а потом, когда понял, что это безнадежно -- все говорили об этом по-разному -- он выкрикнул какое-то жутко звучащее заклятье, и три черных тени пролетели над пожарищем, и нуменорцы в ужасе отступили, бежали от пылающих развалин. Его, израненного и жестоко избитого приволокли в крепость и бросили в гарнизонную тюрьму. Обвинения были тяжелые -- измена и ересь. Но прежде, чем был произнесен приговор, в суд вошла Исилхэрин и сказала:
-- Вина на мне. Это я -- служительница Тьмы. Я околдовала его. Он невиновен.
И теперь они стояли у столба -- спина к спине, и их руки были скованы вместе -- ее руки с его руками, и одна цепь притягивала их к столбу. И стиснув зубы, он изо всех сил молил -- пусть она умрет. Пусть умрет сейчас, быстро, без боли. Он понимал, что если так будет, силы кольца не хватит, чтобы убить его. Он слишком был измучен, чтобы заставить кольцо убить их обоих.
"Пусть умрет. Пусть умрет быстро", -- билось у него в сердце.
И когда ее мертвая голова запрокинулась ему на плечо, он облегченно вздохнул. За себя он не боялся.
Ему было дано видеть то, что не дано другим, и потому он увидел перед собой фигуру в черном плаще с обнаженным мечом. Он понял -- не раз ему приходилось из милости добивать смертельно раненных. И с улыбкой принял он удар ледяного клинка в сердце.
-- Госпожа моя, далек твой путь, но я найду тебя. Ночь ведет тебя, Тьма ведет меня, но рядом наши дороги. Я найду тебя, я найду тебя...
ПЕСНЬ ДЕВЯТИ
Под ущербной луной мчались десять теней над серебристыми туманами и сухим ковылем степей -- на юго-запад. Слабыми звездами тихо мерцали их короны и шлемы, мечи и шпоры. Те, кто видел их в этот глухой час, сочли их лишь ночными облаками, хотя странно было, что неслись они навстречу ветру.
Словно огненное око виделось им сверху жерло Ородруина, полное крови Арды, и туда -- резко вниз -- устремились десять теней. Плащи их отлетели назад, словно крылья камнем падающих на добычу охотничьих беркутов. Черный нуменорец -- первый в летучей кавалькаде -- быстро спешился и подал руку Властелину, помогая ему сойти с коня, ибо был тот еще очень слаб.
Он стоял у развалин поющего замка и, казалось, слышал хаос обрушившихся звуков, режущих слух, словно предсмертный хрип, рвущийся из разорванного горла. Здесь были обломки его замысла, его памяти, его боли и скорби, его воли и решимости. Память. Она не погибла, она навеки была в нем. Он обернулся, и Девять увидели слезы в его глазах, и непонятно было -- капли светятся от скорбного взгляда ущербной луны или от сияния, исходящего из его светлых глаз? Пророк улыбался -- он один знал, что сейчас должно произойти, и Властелин улыбнулся ему в ответ, но грустной была улыбка на его измученном лице.
Он обернулся к луне, и поднял руки. И Девять, сами не понимая, почему, соединили свои руки с кольцами в одном пожатии, объединяя их силу. И Музыка встала перед их глазами, и сердце вело ритм ее. Черные поющие стены, чернее ночной тьмы, еще зыбкие и неопределенные, встали перед ними, и звезды светили сквозь них, и растворились в черноте и стала она светящейся. Пели звезды, пел туман, затянувший чашу гор, и огонь Ородруина оранжево-розовым пятном размывался в нем.
Казалось, Черная хроника Арды вставала перед ними черным замком,и Память и Скорбь, Воля и Боль сплетались воедино, расцветая в ночи ущербной луны, и Сердце давало им суть и определенность.
Он опустил руки, и все вдруг ощутили, как устали они. Он не обернулся к ним.
-- В трудах моих вы все имеете часть, -- дрогнувшим голосом сказал он, -- Пусть каждый из вас по замыслу своему создаст Музыку, и да вплетется она в Песнь Темного Творения. А я буду слушать и дам Музыке вашей суть и плоть.
И выступил вперед Король Назгулов. Мрачной и глухой была музыка его, словно далекие и низкие голоса тянули скорбный плач, и лишь рваный, быстрый ритм бешеной скачки делал из похоронного плача, лишающего воли, песнь боя -- далекого, но страшного и неизбежного. И поднялась высокая башня, черная как небытие, прекрасная как высокая скорбь. Башней Скорби назвали ее.
Медленно поднял голову Дух Востока. Музыка его полна была глубокого раздумья, и всеобъемлющая мудрость лилась из сердца его и вставала темно-синими переливчатыми стенами: от иссиня-черного до прозрачно-голубого; и легкие синие искры волнами пробегали по устремленным в небо шпилям. И башней Мысли назвали ее.
Словно молния с небес ринулась песнь Защитника, Духа Юга. Тверд был ее звенящий ритм, и несокрушимая сила воли звучала в ее быстрых низких мелодиях. И черные со стальным отливом стены взметнулись в звездное небо, и алмазным блеском сверкал шпиль острой грозной башни -- башни Мужества.
Печаль и память о прошлом медленно пульсировали в чарующей песне Элвера. Надежда вела его мелодию, и тема ее была совсем не похожа на мелодию первых трех Назгулов; казалось, основная тема Саурона изменилась в ней до неузнаваемости, получив светлую окраску. И у всех, кто слышал его песнь, легче становилось на сердце, и светлые слезы надежды набегали на глаза. И призрачные стены были полупрозрачны, словно морион в перстне его, и вдруг поняли все, что не сейчас, а в далеком будущем обретет эта башня свою определенность, и всегда меняться ей, ибо нет конца надежде. И башней Надежды назвали ее.