Лодка мягко скатилась вниз, немного проехала по ровному, потом рывками пошла наверх. На подъеме бабка наконец догнала внучку, и Катя снова зажмурилась, но по тому, как резко стало темнее, поняла, что они вошли под глухой полог ельника. Маруся сбавила шаг: наверное, запыхалась вытягивать санки из оврага. Теперь они снова шли плавно, шурша бортами о сугробы по бокам тропинки. Катя слышала, как глухо бухается снег с потревоженных шагами еловых лап. Сзади откашлялась Наталья Степановна.
– Ну здравствуй, хозяин, здравствуй, щедрый! – завела она тем же напевным речитативом, каким бормотала в бане про косточки и веточки. – Вот и солнце пропало, время твое настало, темное время, холодное время. Ночь ворота отворила, зима снега расстелила, пора и свадьбу играть, договор исполнять. Выйди из смертной тени к честной постели, везем тебе невестушку, везем красавицу. Возьми свое, не журись, а нам наше дай, не скупись. Ночку с ней погуляй, а после… – Она осеклась, а потом тихо и торопливо проговорила: – …Насовсем забирай, да и сгинь, пропадай. Слово мое крепко!
Последнюю фразу она выкрикнула таким звонким голосом, какой сложно было заподозрить в ее престарелом горле. И столько в этом крике было живого, неподдельного ужаса, отчаянного желания хотя бы себя убедить, что слово действительно крепко и вообще хоть что-то значит, что Катя сразу и безоговорочно поняла: Зарина и здесь не соврала – в доме действительно что-то есть, и это что-то до дрожи пугает саму бабку, а не только служит пугалом для деревни.
Лодка дернулась, развернулась и остановилась так резко, что Катя от неожиданности открыла глаза. Правда, эта оплошность уже не могла ей повредить: было так темно, что она с трудом различала силуэты обеих женщин по бокам. Вокруг сутулились темные высокие ели, а слева, очень близко, нависал дом, тот самый, с Леночкиного рисунка. Катя втянула носом воздух и ощутила в нем металлические нотки крови. Кто-то у нее в голове сказал: «Все». Все, приехали.
– Приехали, – зашептала Маруся прямо Кате в лицо, та едва успела закрыть глаза. – Приехали, слышь? Вставай!
– Поднимай ее, что ты там возишься! – тоже шепотом распоряжалась Наталья Степановна.
– Да как я ее подниму-то. – Маруся принялась трясти Катю за плечи. – Эй ты, невестушка, мать твою, вставай! Вставай! Вот надо было Зарину домой отправлять?
Она взяла Катю сзади за подмышки и потащила вверх. Катя не понимала, что делать, – получается, в это время девушки уже вставали и откликались на речь? Или нужно и дальше лежать мешком и ни на что не реагировать?
– Катерина! – Бабка схватила ее за подбородок. – Катерина, давай-ка просыпайся, пора. Вставай на ножки.
Катя поняла, что нужно послушаться. Она завозилась, подогнула под себя ноги, начала вставать. Маруся подперла ее плечом, помогая обрести шаткое равновесие на дне лодки.
– Во-о-от, умничка какая! – Бабка взяла Катю за локоть с другой стороны. – Пойдем, пойдем, поднимай ножку.
При поддержке Маруси Катя сумела переступить борт и вышагнуть из лодки сперва одной, потом и второй ногой. Снег не обжигал, а радовал, как будто она в жаркий полдень окунула ступни в прохладный ручеек. Маруся закинула ее руку себе на плечо, и Катя тяжело налегла на нее всем телом. Шкура висела на плечах и волочилась следом за ней по сугробам, потом свалилась.
– Давай, давай, пошла, моя хорошая… – Бабка говорила с ней как с коровой, которую выводят из стойла, чтоб почистить копыта от гнили. Катя сделала шаг на шатких ногах, еще один. Ощутила под пятками обледенелое дерево. – Та-ак, тут ступенечки у нас, давай, милая, пойдем, немножко осталось…
Лестница была высокой – Катя насчитала около пятнадцати ступенек. Она перебирала ногами и одновременно пыталась соображать. Так, Зарина спрятала пакет с одеждой у левого столба. Он левый, если стоять к дому лицом или спиной? И как не свалиться с этой лестницы и не свернуть шею, если тело все еще с трудом слушается? Вот, кажется, тут есть перила, нужно будет держаться.
Ступеньки кончились неожиданно. Она занесла ногу, чтоб поставить на следующую, а нога провалилась вниз, не найдя опоры, и Катя упала бы, если бы женщины не держали ее с двух сторон. Прямо перед ней поднималась черная стена, чернее сгустившейся вокруг ночи. Потом зажегся тусклый фонарик. Сухая старушечья рука нашарила на стене какой-то выступ, скрипнуло – и в черной стене открылся еще более черный проем. Теперь и бабка, и внучка молчали, движения их стали четкими и слаженными. Взаимную ненависть подмял под себя страх. Вдвоем они перетащили Катю через порог, провели через тесные сени. На полу что-то загремело, перекатываясь. Маруся шепотом выматерилась и сама себе заткнула рот свободной рукой.