— Откуда берутся имена сущему, Тано?
Изначальный улыбнулся — и в душе Ортхэннэра поднялась теплая солнечная волна:
— Разве ты сам не слышишь?..
Шепот осыпающегося песка — тхэсс. Дыхание ветра в сломанном стебле тростника — суул. Глубокая чаша долины, наполненная туманом, — лаан. Легкий вздох в сумраке — хэа. Свобода и полет, душа, распахнутая ветрам, — раэнэ…
— Почему тогда у тебя и у других Изначальных разные имена сущему?
— Разве все ветра поют одним голосом?
Изначальный помолчал; его глаза в тени длинных ресниц казались сейчас почти черными:
— А я давно один…
Ортхэннэр помолчал, не сразу решившись задать вопрос:
— Ты сказал странно: фаэрни. Почему?
Неуловимая ускользающая улыбка, золотые искры в зеленых озерах глаз:
— Потому что — не майя. Не рука моя, не орудие в руке. Иной, чем я. Новый. Идущий своим путем. Фаэрни.
… — И чему ты думаешь научиться?
— Всему. Всему, что не знает Ауле.
— Зачем тебе это?
— Как это — зачем? — недоуменно поднял брови фаэрни. — Чтобы создавать новое. Чтобы знать. Почему ты спрашиваешь?
— Я не хочу, чтобы ты торопился. Сначала разберись в себе. Убедись, что не употребишь знания во зло.
— Но разве знание может быть злом?
— Конечно. Вот смотри.
Изначальный поднял руку, и Ортхэннэр увидел на его запястье странный черно-золотой браслет. Нет, не браслет — гибкое, прекрасное существо обвивало руку Учителя.
— Что это?
— Ллисс.
— Я не знал, что такое бывает…
— Рукоять твоего клинка — помнишь?
— Да… Но мне казалось — я просто услышал. Как видение Ткущего-Туманы. А тут — живое…
— Протяни руку.
Ортхэннэр повиновался, и чешуйчатое холодное тело змеи обвилось вокруг его запястья.
— Красивая… Твоя песня?
— Да… Ты говоришь — красивая? И все же она опасна.
— Разве такое может быть опасным?
— Да. Ее яд — энгэ.
Новое слово отозвалось в душе тяжелым звоном, глухим и темным.
— Что это, Тано?
— Ты знаешь, что такое одиночество? Фаэрни сдвинул брови и глуховато ответил:
— Да.
— А страх? Забвение?
— Я видел страх… Забвение — меня пытались заставить забыть…
— Представь себе, что ты — одинок. Ты — душа без защиты тела, обнаженная и беспомощная. И ты знаешь, что можешь утратить память обо всем, что пережил, что знал и умел, что видел — кем был; ты — один на один с собой, со страхом перед забвением, страхом потерять себя… мне тяжело это объяснить, таирни. Ведь я сам — Бессмертный…
— Кажется, я понял, — задумчиво проговорил Ортхэннэр. И, вспыхнув радостной, какой-то детской улыбкой: — Но и я бессмертен! Значит, я никогда не забуду тебя…
Смутился, опустил глаза. Мелькор положил руку ему на плечо.
— Ты говорил, Тано…
— Да. Этот же яд может продлить жизнь — если знать, как использовать его; нам это не нужно — но пригодится Детям… Двойственность. Потому во многих мирах существа, подобные этому, — знак знания: оно равно может нести и жизнь, и смерть. И так же опасно оно в неопытных руках, ибо может обернуться злом. Первым твоим творением был клинок. Потому я и спросил.
… — Знаешь, Тано… иногда почему-то кажется — мир так хрупок…
— Потому я и хочу, чтобы ты был осторожен, таирни. В тебе — сила; одно неверное движение, шаг с пути — и ты начнешь разрушать.
— Я понимаю, — фаэрни обернулся к Мелькору — и замер.
«Крылья?!»
Изначальный смотрел на ночное небо, тихо улыбаясь — то ли своим мыслям, то ли чему-то не слышимому пока для Ортхэннэра.
Огромные черные крылья за спиной.
«Конечно… если Валар могут принимать любой облик, кому же и быть крылатым, как не ему?..»
— Почему… — тихо, почти шепотом, боясь спугнуть видение, — почему в твоей песне нет крылатых?
Изначальный улыбнулся тихо каким-то своим мыслям; задумчиво ответил:
— Это не только мой мир. Я жду…
Помолчал.
— Иди. Теперь иди — смотри на мир сам. Своими глазами. Потом возвращайся. Я… буду ждать, таирни.
Таирни…
Словно солнечная птица в груди расправляет крылья, и не удержать ее — как, пламя в раскрытых руках; грудь разрывается, и недостает места в сердце — этой невероятной, неправдоподобной радости -
Таирни.
Светлое, беззащитно-счастливое чувство, щемящее, радостно-изумленное: как это ?что это ?почему со мной — так ?.. Звонкая и хрупкая хрустальная чаша в ладонях. Слово-вздох пронизанной солнцем прозрачной золотисто-зеленой волны, слово-полет, распахнутые — весь мир обнять — крылья: таирни. Ученик. Мой ученик.
…как это — слышать: «Скажи, Учитель…»
И глаза эти — светлые, удивленные, отчаянные — как жил прежде, не видя их? Как мог быть без этого — «Тано»…
Каждое расставание — словно бы на века. Каждая встреча — радость, мешающаяся с тревогой: скажешь ли снова — Тано ?Или — все это было наваждением, видением, слишком счастливым и ясным, чтобы быть правдой -
Таирни?..
Словно бы и не было ничего до того — словно бы и не было жизни, и мир вокруг — иной, новый, звенящий и юный — чище и острее чувства, до хрустального звона паутинных нитей, и все, что видел и знал, рождается заново — вот тут, прямо на глазах — все — впервые: первый рассвет, и туман над озером, и — серебряным клинком — полет сокола в высокой голубизне, и травы ветра — серебром волн под луной, и чудо росной капли, и нити дождя, и медленное падение-полет корично-золотого листа — кор-эме о анти-эте, — мир мой в ладонях твоих -
Таирни.
СОТВОРЕННЫЕ: Друг
Век Тьмы; Век Дерев Света
…Под защитой скал плясал огонь.
Они и прежде видели огонь — когда молния ударяла в сухое дерево. Но самим им никогда не приходило в голову разжечь костер; да и зачем?
А сейчас огонь плясал под защитой скал, и кто-то был у костра — тень в ночи. Он пел — как поют ковыли, или луна, или тростник под ветром; и двое остановились, пытаясь понять, кто это и почему он здесь — где нет больше никого, кроме них…
Песня умолкла, колыхнулась черная тень, вздохнул ветер — и вот уже нет никого у костра.
Они подошли ближе, присели у огня. На плоском черном камне лежало что-то мерцающее и легкое — Весенний Лист нерешительно протянула руку и осторожно взяла вещь: легкое переплетение серебряных цепочек, искорки камешков, зеленых и золотистых, как медвяные капли, и россыпь маленьких колокольчиков… Весенний Лист завороженно разглядывала поясок.
Анде-тэи.
— Это ты сказал?
Ищущий-следы пожал плечами:
— Нет, ничего я не говорил… а что?
Весенний Лист, внезапно решившись, обвила пояском талию; колокольчики запели чистыми тихими голосами.
— Погоди, это же не наше!
Она рассмеялась, закружилась, вскинув руки:
— А-ах, ты не понял, не понял… это подарок, он же сказал — дарю тебе… правда, чудо?
— Чей подарок? Кто он?
Весенний Лист остановилась.
— Н-не знаю… — проговорила задумчиво. — Кто-то ведь был здесь?
Ищущий-следы держал в руках странную штуковину — несколько тростниковых стеблей, переплетенных тонкими серебряными нитями. Разобравшись, что к чему, поднес к губам, дунул — стебли отозвались приглушенной печальной нотой ветра.
— А это — тебе. И вот это, — очень уверенно заявила Весенний Лист, подняв с земли два удлиненных невзрачных камешка.