На репрессиях это отразилось двояко. Во-первых, в глаза бросается неоднократно подчеркивавшееся выше отсутствие необходимости оправдывать произвол статьями закона: все исчерпывалось политикой. Запоздалое принятие уголовных кодексов (в 1979 году в Китае, в 1986 году во Вьетнаме) совпало с окончанием «большого террора» в этих странах. Во-вторых, не могут не обратить на себя внимание повсеместная массовость и кровавость репрессий: они захватывали либо общество целиком, либо очень широкие его слои (крестьянство, горожан, интеллигенцию и т. д.). При Дэн Сяопине утверждалось, что во время «культурной революции» преследованиям подверглись сто миллионов китайцев… Проверить эту цифру невозможно; погибло, впрочем, не более миллиона человек — очень «либеральное» соотношение по сравнению с большими сталинскими «чистками». Действительно, зачем убивать, если можно как следует запугать? Неудивительно, что «политическая смертность» в немалой степени формировалась самоубийствами: интенсивность кампаний, в которых участвовали друзья, родные, соседи, оказалась для многих невыносимой — отступать было некуда.
Наши рассуждения требуют одной оговорки. Она касается Камбоджи (и в гораздо меньшей степени Лаоса). Туда никогда не проникало конфуцианство, политическая традиция Камбоджи в гораздо большей степени индийская, нежели китайская. Не стал ли апогей жестокости в Камбодже, превзошедшей все мировые аналоги, попыткой применения китайско-вьетнамских рецептов к отторгающему их населению? Здесь есть о чем поразмыслить; однако для этого необходимо тщательнее разобраться в ситуации, в которой разразилась камбоджийская драма.
Наша задача в данном случае формулировалась иначе: мы пытались понять специфику азиатского (точнее, китайско-азиатского) коммунизма. Читатель и сам может обнаружить его тесные связи с мировым коммунизмом и его главным вдохновителем — Советским Союзом. Мы заострили внимание на многих явлениях («чистый лист» — желание начать с абсолютного нуля, культ молодежи и манипулирование ею…), которые нетрудно выявить и на других континентах. Остановимся же на том, что судьбы коммунизма в Европе и Азии заставляют задуматься о принципиальных отличиях разных форм этого мирового феномена.
Часть пятая
Третий мир
Паскаль Фонтен, Ив Сантамария и Сильвен Булук
1. Латинская Америка — коммунистический эксперимент
Паскаль Фонтен
Куба: остров тоталитаризма
Самый большой остров Карибского моря с началом века вступил в полосу активной политической жизни, отмеченной печатью демократических и социальных движений. Уже в 1933 году военный путч, возглавленный сержантом-стенографистом Рубеном Фульхенсио Батистой-и-Сальдиваром, сбросил диктатуру Херардо Мачадо-и-Моралеса. Став начальником Генерального штаба, возглавив армию, Батиста в течение двух с лишним десятилетий выдвигал и устранял президентов страны, стараясь все же проводить социально ориентированную политику и противостоять американскому вмешательству. В 1940 году Батиста стал президентом, и при нем была принята довольно либеральная конституция. В 1952 году бывший сержант осуществил свой последний государственный переворот, сорвав назначенные на этот год свободные выборы президента и парламента. Тем самым он приостановил процесс демократизации и правил единолично, опираясь попеременно на разные политические партии, в числе которых была и Народно-социалистическая партия, созданная несколькими годами раньше на базе Коммунистической партии Кубы.