В квартире все было так, как оставил Галип: в гостиной свет был погашен, а в коридоре горел. Галип повесил пальто и пиджак, сразу же поставил на плиту воду для чая, в спальне при свете тусклой лампочки переодел мокрые носки. Потом, сев за стол, прочитал еще раз оставленное Рюйей письмо. Это письмо, написанное лежащей на столе зеленой шариковой ручкой, было даже короче, чем ему сначала показалось; девятнадцать слов.
Лавка Алааддина
Может, у меня и есть недостатки, но речь не о них.
Мы сидели в нашем доме с Алааддином, и я рассказывал ему историю зеленой шариковой ручки и детективного романа, много лет назад приобретенного в его лавке: в конце истории героиня, которой я подарил роман и которую очень любил, оказалась обреченной до конца жизни не заниматься больше ничем, кроме чтения детективных романов. Я сообщил, что именно в его лавке встретились патриотически настроенные офицеры и журналисты перед тем, как пойти на историческое собрание, где они составляли план совершения правительственного переворота с целью изменить нашу историю и историю всего Востока.
Когда я кончил говорить, настала очередь Алааддина. Большого труда стоило ему открыть эту лавку. Годами он собственноручно переплетал комиксы, утром, когда весь город еще спал, он открывал и убирал лавку, развешивал газеты и журналы на двери и на стволе и ветвях каштана, а свежие номера выставлял в витрине. У него в лавке были самые странные товары (игрушечные балеринки, передвигаемые с помощью магнита, трехцветные шнурки, маленькие гипсовые фигурки Ататюрка с горящими голубыми лампочками в глазах, перочинные ножи в виде голландской мельницы, таблички «сдается внаем» и «бисмилляхирахманирахим» (Обращение к милости Аллаха перед началом какого-либо дела), жевательная резинка с сосновым ароматом, в упаковку которой были вложены изображения птиц, пронумерованные от одного до ста, розовые кости для нардов, переводные картинки, капюшоны цветов футбольных команд: один, голубой, он сам носил десять лет… ). Чтобы иметь возможность предложить все это клиентам – вдруг кому-нибудь понадобится, – он годами ходил по Стамбулу, лавка за лавкой, и никогда не ответил отказом ни на одну, даже самую невообразимую просьбу (нет ли у вас синих чернил с цветочным ароматом? Нет ли у вас поющего колечка?). Когда у него спрашивали что-нибудь, он считал, что, раз спрашивают, значит, это где-то есть, и говорил: «Завтра будет!» Потом он делал заметку в тетради, на следующее утро отправлялся в путь, как путешественник в поисках чуда, обходил все лавки в городе и непременно приобретал нужную вещь.
Я понял, что между Алааддином и его покупателями существует определенная связь, для объяснения которой он не сумел бы найти слов. Он любил и маленькую девочку, приходившую. с бабушкой, чтобы купить обруч для волос с колокольчиками, и прыщавого юнца, который, забившись в угол лавки, пытался быстренько осуществить любовь с голой женщиной на обложке журнала. Любил он и очкастую служащую банка, которая покупала роман о невероятной жизни голливудских звезд, за ночь проглатывала его, а утром приносила обратно: «Оказывается, я его уже читала!» Ему дорог был старик, который просил завернуть картинку с изображением девушки, читающей Коран, непременно в газету без иллюстраций. Все же Алааддин был осмотрителен в своей любви: он мог понять мать и дочь, которые, развернув, как карту, выкройку из модного журнала, принимались прямо в лавке кроить материю, или ребятишек, которые, купив игрушечные танки, не выходя из лавки тут же начинали войну и ломали их, но, когда покупатель спрашивал ручной фонарик в виде карандаша или брелок с черепом, у него возникало чувство, что ему посылают какие-то знаки люди из совершенно незнакомого и непонятного ему мира. Знак какого волшебства нес с собой таинственный человек, явившийся в лавку снежным зимним днем и потребовавший для выполнения школьного задания «летние картинки»? А однажды, поздно вечером, когда лавка уже закрывалась, вошли два мрачных человека: они перебирали кукол в красивых одеждах, поднимающих и опускающих руки, причем держали их осторожно, умело и привычно, как доктора держат живых младенцев, с изумлением смотрели, как розовые создания открывают и закрывают глаза, потом купили куклу и бутылку ракы и исчезли в пугающей Алааддина тьме. Подобное случалось нередко и не проходило даром для Алааддина: он видел во сне своих кукол в коробках и целлофановых пакетах, ему снилось, что после закрытия лавки куклы открывают и закрывают глаза и у них растут волосы. Возможно, он хотел бы спросить меня, что это значит, но лишь умолк грустно и безнадежно, как обычно это делают наши соотечественники, вдруг почувствовав, что они слишком разговорились и чересчур заняли мир своими проблемами…
Уходя, Алааддин сказал, словно извиняясь, что теперь я очень много о нем знаю и могу написать что захочу…
Это чепуха
Обычно уезжают потому, что для этого есть повод. А 6 поводе вас извещают. Вам предоставляют право возразить. Ведь не уезжают же вот так. Нет, это чепуха.
Прощальное письмо из девятнадцати слов Рюйя написала зеленой шариковой ручкой, которую Галип всегда клал у телефона. Не обнаружив ручку на месте, Галип стал искать ее повсюду, но, не найдя, решил, что Рюйя написала письмо, уходя из дома, в последний момент, и, вероятно, бросила ее в сумочку: вдруг пригодится; толстая ручка, которой Рюйя пользовалась, когда раз в сто лет собиралась написать кому-нибудь письмо (Рюйя никогда не дописывала письмо до конца, а если дописывала, то не оказывалось конверта, а если запечатывала, то забывала отправить), лежала на обычном месте – в выдвижном ящике тумбочки в спальне. Галип потратил много времени, чтобы выяснить, из какой тетради вырван листок для письма. Он безуспешно искал всю ночь, перерыл весь дом; после того как прозвучал утренний азан, глаза Галипа снова остановились на старом шкафу: он наугад протянул руку и вынул тетрадь, как раз ту, из которой был вырван листок – выдран безжалостно и нервно – из середины. Находка не дала ему ничего нового.
Письмо, пожалуй, нельзя было назвать «прощальным». Рюйя, конечно, не написала в нем, что вернется, но, с другой стороны, не написала и что не вернется. Было такое впечатление, что она расставалась не с Галипом, а с домом. Галипу же она пятью словами предложила стать соучастником преступления: «Придумай что-нибудь для моих родителей!» Он сразу согласился. Она не обвиняла Галипа в своем уходе, а соучастие в преступлении радовало: как-никак это их объединяло. Взамен за соучастие Рюйя пообещала: «Пришлю тебе весточку». Но в течение ночи вестей не последовало.
Всю ночь он слушал стоны, урчание и вздохи водопровода и батарей. За окном с перерывами шел снег. Прошествовал продавец бозы (турецкий напиток из проса). Галип сидел и переглядывался с зеленой подписью Рюйи. Вещи и тени внутри дома совершенно преобразились; дом стал совсем другим. Галипу хотелось сказать: «Надо же, оказывается, лампа, уже три года висящая под потолком, похожа на паука!» Он хотел поспать в надежде увидеть интересный сон, но заснуть не удалось. Ноги повели его на кухню, он пошел туда, как лунатик, открыл холодильник, ничего не взял, вернулся в комнату и опустился в любимое кресло.