23 октября. Вот уже двое суток, как мы в степи, дороги не знаем. Сегодня случайно, переходя от стога к стогу, В. Кульман обнаружила группу мужчин, среди которых оказался Шмаевский. Они, голые и окровавленные, все время сидят здесь. Решили идти днем к заводу Ильича, потому что ночью дороги не можем найти. По дороге к заводу встретили группу парней, по виду колхозники, один посоветовал оставаться в степи до вечера и ушел, второй предупредил, чтобы скорее уходили, потому что его товарищ нас обманул своим советом, он приведет сюда немцев. Мы поторопились уйти. Утром 24 октября постучались к Рояновым. Меня впустили. Узнав о смерти всех, ужаснулись, помогли мне привести себя в порядок, накормили и уложили...[15]
ОДЕССА.
Автор Вера Инбер. По материалам и показаниям одесситов.
I
Вблизи Одессы раскинулась широкая равнина. Изредка только вздымается невысокий холм, зеленеет искусственно выращенный лесок, — и снова простирается черноморская степь между морем, лиманами и рекой Буг.
Все здесь открыто взору. Трудно в этих местах укрыться человеку, за которым охотится смерть в образе румынского или немецкого солдата.
Пролетая на самолете, можно увидеть сверху разбросанные хутора, совхозы, села, местечки Дальники, Сортировочную, Сухие Балки. А дальше — уже ближе к Бугу — Березовку, Акмечетку, Доманевку, Богдановку.
Эти имена звучали некогда мирно и не внушали никому страха, а теперь их нельзя произносить спокойно, каждое из них связано с убийством, мучительством, пытками.
Здесь были лагеря смерти, здесь пытали, разрывали на части, разбивали детские головы, заживо сжигали людей, обезумевших от страданий, от ужаса, от непереносимой муки.
Из сотен тысяч выжило всего несколько десятков. От них мы и узнали подробности зверской расправы.
Во всех устных и письменных рассказах уцелевших очевидцев, в их письмах и воспоминаниях, мы встречаемся с одним и тем же утверждением, что изобразить пережитое им не под силу.
”Надо обладать кистью художника, чтобы описать картины ужаса, который творился в Доманевке”, — рассказывает одесская женщина Елизавета Пикармер. ”Здесь погибали лучшие люди науки и труда. Сумасшедший бред этих людей, выражение их лиц, их глаз потрясали даже самых сильных духом. Однажды тут на навозе, рядом с трупами, рожала двадцатилетняя Маня Ткач. К вечеру эта женщина скончалась”.
У В. Я. Рабиновича, технического редактора одесского издательства, мы читали: ”Много-много можно написать, но я не писатель, и нет у меня сил физических. Ибо я пишу и вижу это вновь перед глазами. Нет той бумаги и пера, чтобы все описать в подробностях. Нет и не будет человека, который нарисовал бы картину нечеловеческих страданий, перенесенных нами, советскими людьми”.
Но они не могут молчать, они пишут, и к тому, что они поведали, ничего не нужно прибавлять.
Старый одесский врач Израиль Борисович Адесман диктовал воспоминания о пережитом своей жене, тоже врачу — Рахили Иосифовне Гольденталь.
Лев Рожецкий — ученик 7-го класса 47-ой школы Одессы — в очерках описал быт лагерей смерти, от Одессы до Богдановки.
”Мы жили в Одессе, — пишет В. Я. Рабинович, — и мы знали и понимали жизнь. Жить — это значило для нас работать, создавать культурные ценности. И мы работали. Сотни книг изданы мной (я был техническим редактором). В свободное время можно было проехаться с женой и детьми в Аркадию, к морю, покататься на лодке, ловить рыбу, купаться. В свободное время я мог почитать, побывать в театре. Мы жили просто, как жили миллионы людей в великом нашем Советском Союзе. Мы не знали, что такое национальный гнет, мы были равноправны в многонациональной нашей Родине!
15
О дальнейшей судьбе С. Глейх узнаем из мемуаров И. Эренбурга: ”Сарра Глейх 27 ноября, после месяца блужданий в степи, узнала, что наши войска в пяти километрах от Большого Лога, куда она пришла, ей удалось добраться до отряда красноармейцев” (там же, стр. 414).