предположим, в один прекрасный день вы отбрасываете копыта, что тогда?
Наверное, он решил, будто я немного не в себе — так заразительно я смеялся. Я хохотал, пока по лицу не побежали слезы. Наконец, он произнес: «Не вижу тут ничего смешного». «Посмотрите на меня как следует, — сказал я, став на минуту серьезным, — неужто я похож на человека, который может думать о том, что произойдет после его смерти?» Очевидно, он удивился моим словам, потому что сказал следующую вещь: «Мне кажется, господин Миллер, что ваша позиция несколько расходится с общепринятой моралью. Я уверен, вы не захотите, чтобы ваша жена…» «Послушайте, — прервал я его, — положим, мне наплевать, что будет с моей женой, когда я умру — что вы на это скажете?» Увидев, что я затронул его больное место, я смягчил сказанное: «Мне не нужна ваша страховка, тем более когда я умру. Я делаю это только для того, чтобы вам стало приятно. Видите ли, я стараюсь помогать нашей земле вертеться. Вам надо жить, не так ли? Так вот, я кладу вам в рот немного жратвы, вот и все. Хотите продать еще что-нибудь — не стесняйтесь. Я куплю все стоящее. Я — покупатель, а не продавец. Мне нравится видеть людей счастливыми, вот почему я покупаю. Теперь скажите, сколько надо платить в неделю? Пятьдесят семь центов? Отлично. Что такое пятьдесят семь центов? Видите пианино — за него я выплачиваю по тридцать девять центов в неделю. Оглянитесь вокруг — все, что вы видите, стоит не менее того. Вы сказали, если я умру, что тогда?
Вы думаете, я собираюсь бросить на произвол судьбы всех этих людей? Нет, это была бы очень злая шутка. Скорее уж я бы созвал их всех и велел забрать свои вещи, коль я не могу заплатить за них…»
Он заерзал на стуле, а глаза остекленев, застыли.
«Извините, — оборвал я свою речь на полуслове, — не хотите ли немного выпить — обмыть договор?» Он отказался, но я настаивал. Кроме того, я еще не подписал все бумаги, надо было сделать анализ мочи, получить положительный результат, приложить множество печатей — знаю всю эту ерунду наизусть. Так не лучше ли сначала пропустить рюмочку и таким образом растянуть это серьезное дело, ведь, положа руку на сердце, приобретение страхового полиса, равно как и приобретение чего угодно, для меня истинное удовольствие: я чувствую себя как любой другой гражданин, се, человек!{127} — а не обезьяна. Поэтому я достал бутылку хереса (все, чем располагал) и щедрой рукой налил ему изрядный стакан, думая про себя: хорошо, мол, что херес кончится — может быть, в следующий раз мне достанется кое-что получше.
— Мне тоже как-то пришлось заниматься страхованием, — признался я, поднося стакан к губам. — Да, я тоже умею продавать. Одно плохо — ленив. Гораздо лучше сидеть дома, почитывать книжку или слушать фонограф. Зачем куда-то идти, суетиться ради страховой компании? Да если бы я сегодня работал, вы бы меня и не застали, разве не так? Нет, думаю лучше относиться ко всему проще и помогать людям по мере возможности … как вот вам, например. Гораздо приятней покупать, чем продавать, а вы как думаете? Конечно, если есть деньги!
Впрочем, в этом доме много денег не требуется. Как я сказал, пианино стоит тридцать девять центов в неделю или, может быть, сорок два, а …
— Простите, господин Миллер, — оборвал он меня на полуслове, — вы не возражаете, если мы начнем подписывать бумаги?
— Отчего же, разумеется, — весело ответил я. — А они все при вас? Какую же мы подпишем первой? Кстати, не хотите ли продать мне авторучку? Не стесняйтесь!
— Подпишите вот тут, — сказал он, сделав вид, что не расслышал последнюю реплику. — И еще вот здесь. А теперь, господин Миллер, разрешите откланяться. Через несколько дней мы с вами свяжемся.
— Чем скорее, тем лучше, — заметил я, провожая его до дверей. — А то вдруг я изменю свое решение и кончу жизнь самоубийством.
— Что вы, что вы, господин Миллер, обещаю, что все будет очень быстро. Всего хорошего, всего хорошего.