Тут мимо нас проехала машина, в которой везли стариков и детей. И вдруг один из сидевших в машине вскочил на ноги и бритвой перерезал себе горло. Немец толкнул его в кузов, чтобы его никто не увидел, машина проехала дальше.
На Юрьевской улице я сняла повязку, незаметно выскользнула из колонны и пошла по адресу, который дал мне знакомый мужа.
Здесь я прожила недели две, и мой муж только изредка мог приходить ко мне, так как мы боялись, чтобы его не проследили. Потом он перевез меня домой, и два месяца я безвыходно просидела в комнате, прячась в шкаф всякий раз, как слышала шаги на лестнице. Но заболела Леночка, и мне пришлось начать выходить, чтобы доставать ей еду. Меня спасло то, что внешне я не похожа на еврейку, а соседи у нас были хорошие люди и во всем, в чем могли, помогали нам.
Так, в постоянном страхе, каждый день ожидая смерти, я прожила два года. Сказалась эта жизнь и на ребенке. Достаточно мне было где-нибудь задержаться, как Леночка начинала биться в истерике, с криком: ”Мою мамочку убили”. Временами казалось, что мы всего этого не перенесем.
Судьба всех остальных, с которыми я шла в колонне, ужасна. Их всех расстреляли в противотанковом рву за городом. Та же участь постигла и моих родных.
3. Рассказ Е.А. Ревенской
К великому моему горю, я не успела вместе с родственниками уехать из Днепропетровска в 1941 году. В тот день, когда в город вошли немцы, я находилась в квартире моего племянника. И в тот же вечер туда явилось несколько немцев и мадьяр, которые заявили, что им дано право все забрать в еврейских квартирах.
Несколькими днями позднее была произведена перепись евреев, живших в Днепропетровске, и нас стали выгонять на работы, которые нельзя назвать иначе, как каторжными. Тех, кто не в силах был работать, немцы избивали до смерти.
Потом настал роковой день, в который всем евреям было приказано собраться у магазина ”Люкс”, взяв с собой вещи и еду на три дня.
В этот день погода была совсем осенняя. Шел дождь вперемежку со снегом, ветер валил с ног.
Когда мы шли к зданию магазина, я увидела, что оно оцеплено полицией. Я решила, что лучше отравлюсь, чем дамся живой в руки немцев.
Я вернулась домой, и там мой сосед П. И. Кравченко посоветовал мне уйти из города и дал мне письмо к своей приятельнице, которая жила в селе Краснополье, в восьми километрах от Днепропетровска. В Краснополье я пробыла два дня, а потом должна была бежать и оттуда, потому что немцы не досчитались восьмисот человек евреев и стали искать их в окрестных деревнях.
Когда я вернулась в город, я узнала, что всех евреев, пришедших в тот день к магазину, расстреляли. Идти мне было некуда, домой возвращаться было нельзя, и я долго бродила по закоулкам, пытаясь что-нибудь придумать. Но что тут можно было придумать? И я решила умереть. Мне удалось достать бутылочку нашатырного спирта, я пошла в городской сад и, сев на скамейку, выпила ее всю залпом.
Очевидно, я стонала, потому что ко мне подошли какие-то немцы. Они прежде всего спросили меня, не еврейка ли я. Говорить я уже не могла и только отрицательно качала головой. И тогда они отправили меня в больницу.
В больнице я пробыла один день. Наутро ко мне подошла сестра и сказала, что предстоит обход немецких врачей и чтобы я поскорей уходила.
И вот я опять очутилась на улице, и опять мне некуда было идти. Целые сутки я ничего не ела, потому что горло у меня было обожжено и в больнице мне есть ничего не дали.
Бродя по улицам, я столкнулась с группой людей, оказавшихся красноармейцами, бежавшими из плена. Они собирались идти в свои деревни и позволили мне к ним присоединиться.
И я пошла, сначала с ними, а потом одна, и, пройдя шестьсот километров, пришла в Николаев, где прожила когда-то девятнадцать лет.
Здесь знакомые спрятали меня, потом достали мне фальшивый паспорт, словом, сделали все, чтобы спасти мне жизнь.
За все это время я столько перенесла и видела столько горя, что нужно было бы много писать. А я писать не умею. И разве можно передать на бумаге, что я испытывала, когда видела, например, как двое гестаповцев гнали по снегу молодую женщину в одной сорочке с маленьким ребенком на руках, или как в Николаеве швырнули в машину и увезли на расстрел четырех лучших врачей города.
Мне сейчас пятьдесят два года, я прожила трудную жизнь, была свидетельницей двух войн, но от того, что пришлось испытать и увидеть в немецком аду, у меня до сих пор стынет кровь в жилах.
4. Рассказ Б.Я. Тартаковской
Немцы вошли в Днепропетровск 24 августа 1941 года. И с первого же дня их прихода начались истязания, грабежи и убийства. Евреи, носившие на рукаве белую повязку с шестиконечной звездой (нам приказали носить ее под угрозой расстрела), не могли получить воды из водопроводной колонки, боялись выходить на улицу даже за хлебом.
Потом всем евреям приказано было собраться у магазина ”Люкс”. Мне сказали, что это делается для организации гетто. Собрав немного вещей, я с двумя детьми тоже пошла к магазину. Здесь нас построили в колонну и куда-то повели. На все вопросы о том, куда ведут, немцы отвечали: ”В лагерь”. Когда прошли еврейское кладбище и вышли на пустырь у железной дороги, впереди послышались выстрелы. Тогда мы поняли, зачем нас сюда привели. Но на этот раз очередь до нас не дошла, потому что на дворе стало темнеть. Толпу в несколько тысяч человек согнали к какому-то забору и оцепили со всех сторон. Было холодно, и люди стояли плечо к плечу в ледяной грязи, здесь же лежали больные и умирающие. Мой младший мальчик сидел у меня на спине, а старший (ему было три года) стоял, уткнувшись лицом в мои колени. Так мы провели длинную осеннюю ночь.
Когда рассвело, на пустыре появились немецкие солдаты с патронными ящиками в руках. Они показывали нам эти ящики и хохотали. Потом нас стали гнать к ямам, которые были в конце пустыря. Толпа шарахнулась в сторону, слабые падали под ноги обезумевшим от ужаса людям, слышались крики, выстрелы, детский плач. Немцы подтаскивали к ямам задавленных в толпе стариков и детей и закапывали их вместе с расстрелянными. Я упала на колени и обняла своих детей, мне казалось, что я схожу с ума от ужаса.
В этот момент ко мне подошел какой-то человек и сказал, что он выведет меня с детьми из толпы. Как ему это удалось, я до сих пор не понимаю, но через несколько времени мы уже оказались с ним на кладбище у дороги. Тут мы увидали подводу, на которой ехал молодой крестьянин. Мы его ни о чем не просили, но он сам предложил мне довезти меня с детьми до города. Я попрощалась со своим спасителем, и мы поехали.
Когда я пришла домой, я застала моего мужа в слезах. Ему сказали, что нас увели не в лагерь, а на расстрел. Мой муж украинец, и мы надеялись, что ему удастся помочь мне и детям бежать из лагеря.
На следующее утро мы все вышли из города и пошли в Сумы, где у мужа были родные. Шли мы без денег и без документов, и дорога отняла у нас полтора месяца. В Сумах нам удалось достать для меня фальшивый паспорт, и некоторое время нас не трогали. Потом мы узнали, что на меня донесли. Мы снова бежали и долгое время скитались по селам и деревням.
Можно ли описать нашу радость, когда в одной деревне мы встретились с передовым отрядом Красной Армии.
Теперь мой муж в армии, а я работаю в госпитале. Мне 27 лет, но я совсем старуха. Я живу только для детей и еще для того, чтобы увидеть, как будут наказаны немецкие звери. Нет, не звери, потому что звери не грызут лежачих и потому что недостойны названия зверей те, кто бросали в могилы живых детей.
ПИСЬМО ОФИЦЕРА ГРАНОВСКОГО (Екатеринополь).
Подготовил к печати Илья Эренбург.
Это письмо сохрани. Это все, что осталось от нашего любимого Екатеринополя — мое письмо, развалины, могилы земляков и девочка Соня. Там, где мы с тобой росли, учились, любили — трава, а близкие в земле.