Джо дожидался меня, сидя у очага с бокалом в руке, — ну совершенно как ни в чем не бывало. Он даже успел навести порядок в комнате после потасовки. Только почему-то он сидел, завернувшись в плащ, — для тепла, наверно.
— Ну что, забрал ее? — было первое, что спросил Джо.
Я молча вручил ему черную книгу.
— Молодец, умница, — похвалил меня Джо. — Я знал, что на тебя можно положиться.
Я хотел было ответить, но потрясение все еще не прошло, и я не смог выдавить ни слова. И вдруг я заметил посреди стола битком набитый дорожный сак, с которым Джо прибыл в Пагус-Парвус. Рядом притулилась веревочная котомка для Салюки. По спине у меня пробежала дрожь, и ко мне вернулся голос.
— Вы ведь не уезжаете? — спросил я.
Джо приложил палец к губам.
— Чш-ш-ш! — шикнул он. — Слушай.
Я навострил уши. Снаружи, с улицы, неуклонно приближаясь, доносились топот и гомон. Я молнией метнулся в лавку и выглянул в витрину. За стеклом витрины маячили какие-то смутные фигуры в надвинутых капюшонах, размахивали факелами, и лица их, озаренные пляшущими огнями, смахивали на физиономии бесов. Я различил сутулого Обадию, сухонькую Периджи Лист и верзилу Горацио Ливера. Под окном собралась целая толпа.
— А ну выходи, Джо Заббиду! Выходи, Заббиду! — хором скандировали деревенские. — Выходи, а не то выкурим тебя, как барсука из норы!
От этого зрелища и воплей я обмяк и на подгибающихся от страха ногах вернулся к Джо.
— Там вся деревня собралась! — прошептал я, боясь повысить голос. — Все как и говорила Полли — они хотят с нами расправиться.
Однако Джо не двинулся с места и не спеша прихлебывал бренди.
— Наберись терпения, — негромко сказал он. — Терпения.
— Да разве сейчас до терпения! — Я в панике дергал его за полу плаща.
Джо осторожно отцепил мои руки, но выпустить меня не выпустил.
— Подожди еще чуть-чуть, — мягко произнес он.
— Выходи, Заббиду!
Хор за окном звучал все слаженней. Потом стекло витрины звонко разлетелось вдребезги, осколки засыпали всю лавку, запахло горящим маслом, едким дымом, и замелькали языки пламени.
Деревенские исполнили свою угрозу! Дверь затрещала под напором — ее ломали снаружи. Шум поднялся оглушительный, помещение лавки заполнили клубы черного дыма, и от него и нестерпимого жара мне стало трудно дышать.
Но Джо не трогался с места и крепко держал меня за запястья. Я дернулся раз-другой, но хватка у него оказалась железная.
— Вы что, хотите, чтоб и я погиб? — сдавленно завопил я, но Джо как будто не услышал — он склонил голову набок и прислушивался к чему-то другому.
Я рвался, визжал, орал во всю глотку — без толку, все равно мой голос тонул в общем гвалте. Клубы дыма уже ползли из лавки к нам, подбирались все ближе, я закашлялся, глаза у меня заслезились. Неужели конец?
И тут над адским шумом разнесся пронзительный голосок Полли:
— Гадсон умер! Эй, вы! Иеремия Гадсон умер!
Джо выпустил меня и торжествующе воздел руки над головой.
— Acta est fabula, — провозгласил он. — Вот и все.
Глава тридцать седьмая
Остатки
Среди ночи Полли проснулась, сама не зная отчего. А проснувшись, поняла, что ужасно проголодалась. Уверенная, что Гадсон давно спит, девочка зажгла огарок свечи и прокралась в кухню, но по пути заметила, что входная дверь не заперта, и закрыла ее. Значит, Гадсон не спит, а куда-то ушел.
— Наверно, скоро придет, пьяный как свинья, — буркнула себе под нос Полли и тут краем глаза заметила, что в хозяйском кабинете горит свет. Туда она и направилась.
Первое, что увидела служанка, — это поднос с остатками вчерашнего ужина на столе. Полли досадливо поцокала языком. Она терпеть не могла, когда добро пропадало, а тут на тарелке лежал целый нетронутый ломоть пирога. Полли откусила немножко сбоку, самую корку, и тут же сплюнула, наморщив нос — на зуб попал, как ей показалось, мелкий камешек.
«Это небось Горацио пек», — подумала Полли. Ну да, конечно, мясник только накануне вечером лично принес очередной пирог. Надо будет высказать ему все, что она думает о его изделиях! Полли отвела глаза от тарелки и увидела на ковре цепочку мокрых следов, тянувшуюся к камину, а на полпути на полу валялись шляпа и шарф.
— Боже всемилостивый! — воскликнула Полли и торопливо смахнула с губ предательские крошки. — Так вы дома, мистер Гадсон?
Хозяин сидел к ней спиной в кресле, так что Полли видела только его лысеющую макушку. Седоватые волосы, как обычно, невзирая на все усилия Гадсона (и пригоршни дорогого бриолина), торчали в разные стороны. Полли осторожно обогнула кресло и взглянула в лицо Гадсону.
При виде выпученных глаз и смертного оскала она завизжала.
И при жизни Иеремии Гадсона его вряд ли можно было счесть человеком привлекательным — если уж на то пошло, больше всего он смахивал на раздутую важную жабу. Смерть почти не изменила его внешность, разве что обычно багровое лицо теперь побелело да сидел он совсем неподвижно, зажав в окоченевших пальцах какой-то листок — страницу, вырванную из книги. Что именно Гадсон читал в свой смертный час, Полли было без разницы, хотя хорошенькая яркая картинка и привлекла внимание девочки, а вот лицо мертвеца поразило служанку до глубины души. Уж очень неестественно он выпучился и ощерился. Можно было даже подумать, что перед смертью Гадсон чему-то изумился до крайности.
Бедняжка Полли впервые в жизни видела мертвеца так близко, поэтому некоторое время просто стояла столбом. Однако, придя в себя, она проявила сметку поистине замечательную. Дрожащими пальцами Полли обшарила жилет Иеремии и вытащила у него кошелек, каковой незамедлительно перекочевал в карман ее фартука. Еще мгновение она смотрела на покойника, затем отступила на шаг и споткнулась обо что-то твердое, оказавшееся каминными щипцами.
— Только адское пламя и согреет твою душу, окаянный! — пробормотала Полли, прежде чем выбежать на улицу и как можно громче оповестить всю деревню о случившемся. — Гадсон умер! Эй, вы! Иеремия Гадсон умер! — звонко кричала она.
Глава тридцать восьмая
Диагноз
На протяжении всей своей жизни Иеремии Гадсону удавалось держать деревенских на почтительном расстоянии, но, стоило ему перейти в мир иной, и вся деревня ринулась к нему в дом, какие-нибудь пять минут спустя после крика Полли уже кишмя кишевший народом. Незваные гости носились туда-сюда, хлопали дверьми и дверцами, обыскивали комнаты и забирали все, что только попадалось им под руку и что могли утащить на себе. У каждого был свой резон считать, что он заслужил добычу.
— Говорят, у него ванна из чистого золота! — воскликнул один из грабителей, прикарманивая блестящую плевательницу.
— А еще болтали, будто Гадсон ел только с серебряной посуды, а пил из хрусталя! — подхватил другой, пряча за пазуху медный канделябр.
Чьи-то волосатые костяшки деловито простукивали стенные панели в поисках тайников и, кто знает, подземных ходов, которые должны вести в подвалы, набитые сокровищами, а также, что немаловажно, запасами вина и эля.
— Нашел! Я нашел его! — разнесся по всему дому голос старшего из сыновей булочника. — Ну и посинел же он! Глядите!
Вскоре все набились в кабинет Гадсона, топча грязными башмаками великолепный ковер, и столпились вокруг мертвеца, обтекая его кресло, как вода — скалу. Мальчишка не преувеличил: лицо Иеремии и впрямь подозрительно посинело, а на губах к тому же выступила отвратительная желтоватая пена. Это жуткое зрелище потрясло Лили Иглсон до такой степени, что она потеряла сознание и непременно упала бы в обморок, да только падать в тесной толпе было некуда, и портниха просто обмякла, подпираемая с боков. Сострадательные односельчане передали ее над головами и без особых церемоний положили на пол в коридоре.