Глаза затуманила непривычная влага. Отец, мать, дядья… Вот они: на старом фото в самодельной рамочке. Серьезные и взволнованные от такого редкого в крестьянской семье события — фотографирования.
А рядом свадебный снимок его самого и Нины, жены высватанной в вёске. Они прожили вместе больше двадцати лет. С помощью пальцев Язеп попытался сосчитать точнее и не смог. А память-водоворот снова закрутил, завертел короткую длинную дорогу — жизнь. На миг ему представилась занесенная снегом зимняя дорога. На ней, чтоб не сбиться, посталены тонкие жердочки с яркой тряпочкой наверху — вехи. События жизни далеки друг от друга как этот знак, а маленький кусочек ткани как вспышка воспоминания, что остается у человека.
… Лето. Теплый вечер и он заезжает во двор. Визжащее «Бацька!!!» — несется к нему. «Забач!!!» И руки маленькой Ганки протягивающие маленького кутенка — Рудого…
… Новые соседи — «осадники». Несущийся в лицо кулак бывшего унтера Войска Польского, и удовлетворение от своего «Попал по уху». Они делили тогда межу…
Язеп усмехнулся. Да, тогда подрались они с соседом до крови. Как не убили друг друга? Зато потом сколько раз их гоняли бабы за совместные пьянки! Этим было никак не понять, что доброе дело или событие не обмыть с соседом — успеха не видать. Как там говорится «близкий сосед важнее дальнего родственника»? А добрую выпивку не забудешь, как и головную боль на следующий день.
Хуторянин присел за дощатый скобленый стол. Подумал: «Можа наліць стосiк?» Но за горэлкой нужно идти и он, боясь вспугнуть редкую минуту беззаботного отдыха, остался сидеть, осматривая хату отрешенным от обыденности взглядом.
… Тридцатые годы запомнились яростными спорами-разговорами подрастающих сынов-погодков. Появлением множества непонятных слов. Привычный крестьянский быт менялся. В жизнь врывалось новое: техника-трактора, комбайны, автомобили, самолеты. Начали применять удобрения — суперфосфат[53]. Все это было непривычное, страшащее неизведанностью. Но оно обещало более сытную жизнь, открывало перед детками горизонты иной, некрестьянской жизни. Сыновья и дочка учились теперь в новой школе. Семилетке. На двести пятьдесят детей было целых четыре учителя, окончивших педагогическую семинарию. А ещё раз в неделю к ним приходили по очереди ксенз и поп.
В хате появилась полка с книгами, скрепя сердце, пришлось разрешить палить по вечерам дорогой керосин не для дела, а для чтения. И ещё непонятный расход: «газета». Но стало интереснее. Теперь о жизни вне вёски узнавали не из разговоров, а из «газеты» и «радио». Из первых рук, можно сказать. Шинки стали называться «кафейнями». По вечерам там собирались поговорить и поспорить. У молодежи была теперь своя излюбленная тема: где лучше живут в Польше или СССР. Некоторые говорили что «газеты» и «радио» врут о голоде и нищете в деревне за недалекой границей, не знали верить или нет написанному о непонятных «колхозах». Иногда шепотом сообщали, что написано в запрещенных книгах или листовках. Вновь, как в революцию стали говорить о «свободе», «капиталистах», «Великой Польше», «историческом величии Беларуси, растерзанной и разделенной агрессивными соседями».
Дома к нему и к матери приставали «Вот послушай»: читали отрывки из книг Якуба Колоса, Янки Купалы.
Однажды арестовали учителя. Многих старшекласников вызывали в полицию и угрожали арестом. Они с матерью стали бояться за детей.
Пратически все одновясковцы не могли понять, чем властям не угодил их говор. Теперь все бумаги приходилось оформлять на польском языке. И за это приходилось платить. Старики вспоминали, что беларускую говорку запрещали при царе.
Сыновья отслужили в Войске Польском. Вон они молодые красивые в мудирах с значками.
Самым сильным воспоминанием стал приход первых Советов. Почему-то среди них не было ни беларусов, ни украинцев, ни поляков. Это были тяжелые годы. Рушился привычный и обыденный уклад.
Оглянувшись шептали арестовали… Они с Ниной снова боялись за детей, которые думали, что беда случится с кем угодно, только не с ними. Однажды зимней ночью исчез сосед-поляк вместе с семьёй. Жена плакала и молилась за него и других пропавших в неизвестности соседей-хуторян.
Новые слова множились. «Осовиахим», «БГТО», «райком», «кулак», «национализация». Старые слова меняли смысл. «Газета» стала «брехаловкой», потому что написанное там опровергалось людской молвой. Жить становилось труднее. Привычный винокуренный промысел преследовала милиция. Пришлось прятать аппарат. Выросли бывшие совсем немаленькими налоги.