Не тот, не тот, не тот.
Натянутая ткань рубашек на упругих животиках, щеки, заливающие шею, потные лысины, короткие пальцы, блекло-голубые глаза, животный ужас, запах, мать-природа, как же мерзко они воняют!
И ни в одном – ни искры волшебства. Ни у одного ни колдовской зелени в глубине глаз, ни чудных перстней на пальцах, ни узоров, скрытых одеждой, ни сладкозвучного голоса.
Теперь миром правят – они. Блеклоглазые черви в туго натянутых на животах рубашках. Придумавшие стыд, дипломы о высшем образовании и что одни люди от рождения лучше других.
Вместо песен у них – законы.
Пустые слова для тех, кто приходит к королям без уважения, к друзьям без любви и к врагам без гнева.
Песни у них поют специальные люди, которыми быть стыдно и приятно. И сами они поют песни только когда им стыдно и приятно и можно притвориться, что это не ты, что стакан хмельной росы позволил тебе ненадолго отдохнуть от себя.
Вместо колдовства у них – страх.
Они не владеют своей жизнью и своей судьбой, они не умеют делать так, чтобы все вокруг становилось дорогой, ведущей к цели. Они боятся будущих дней, коротких и сосчитанных, вылизанных, вытертых, охолощенных, но все равно боятся, потому что не умеют находить в них себя.
Они забыли слова и ритуалы, которые могли бы превратить их в стрелу, а мир – в купальню золотых фей. Они могли бы научиться петь, но поют редко и стыдятся этого.
Вместо любви у них – договоры.
Сердце никогда не забывает того, кого выбрало своим. Сколько бы столетий ни прошло – ты всегда будешь лозой, которая указывает на воду, что ты пил однажды.
Но если договориться о том, что никакой лозы не было, воды не было, ночей не было, пронзительного ветра в груди не было, стесанной кожи, огня меж пальцами, одной на двоих судьбы – то, конечно, придется пользоваться словами и притворяться, что они похожи на то, что чувствуешь теплой сентябрьской ночью, когда горько и остро пахнут лесные травы.
Но Ирн знал, что сердце билось где-то здесь.
Билось полноценно и сильно – всего несколько ударов, но они были, а значит оно все еще держало равновесие в мире. Значит, несмотря на власть холодного железа, тупого бетона и больного стекла, в глубине, под кожей мира, по венам его текла золотая кровь магии.
Кто бы ни захватил власть в мире, он так и не сумел создать то, что заменило бы настоящую жизнь. Рукотворный ветер, прямоугольные скалы и опалесцирующие реки, отравляющие мир, питались из него же. Уничтожали сами себя, но иначе не могли.
Тот, кто правит миром, не победил природу, а всего лишь извратил и захватил ее в рабство. Заставил служить себе. Осушил моря, запер реки в трубы, смирил ураганы, загнал дикие травы в клетки. Но не создал ничего нового – лишь переделал старое.
Ирн говорил когда-то, что не доведет до добра новая мода запрягать живых существ, ездить на них верхом и заставлять выполнять тяжелую работу.
Спустя десять тысяч лет они уже запрягают ветер и волны. Сжигают деревья, чтобы запрягать ветер и волны. Не просят, но приказывают – и мир смиряется.
Страшно представить, что же они делают с племенами Дану. Что отнимают у этих слабейших существ, неспособных противостоять даже самому маленькому фейри.
Где у фейри изменчиво – у людей плотно, где фейри поет – человек кричит, где фейри свободен – человек скован и где у фейри сердце – у человека боль.
Если новая власть просто уничтожила фейри, то с людьми она сделала вещи куда хуже. Теперь у людей даже нет боли, только бетонный блок внутри, в который напрасно бьются золотые волны вечной магии.
Ирн поморщился, глядя, как в панике разбегаются от него человечки с развевающимися за спиной галстуками. А ведь они только что верили, что выше них – нет никого.
В этом городе притяжение сердца становилось все сильнее: мерцали золотом испачканные в мазуте рельсы подземки, тянуло ночными фиалками среди кислого человеческого пота в торговых центрах, над грохотом центральных улиц звенели колокольчики и слышалось ржание.
Люди этого не видели – бетонный блок в груди мешал пробиться золотой крови.
Ирн уже знал, куда ведут его артерии мира. Где прячут сердце.
Чего он не знал – кто будет тем драконом, что его охраняет.
Но пока он шел, поднимаясь по серым ступеням из подземелья, пока смотрел на людей, чьи глаза тухли, когда он обращался к ним, пока тяжелые двери с трудом распахивались, чтобы пропустить Киндеирна, Кровавого Короля, он ощутил еще кое-то. Легкое как щекотка или дыхание сонной кошки.
Это было страшно – в первый раз ощутить невозможную надежду.
Не золотая кровь, еще нет. Но магия, отличная от магии самого Ирна.
Магия Айны.
Неужели кто-то из тех, в кого Айна положила кусочек своего сердца – выжил? Кто-то из потомков того племени, с которым она возилась перед тем, как Ирн принес ей ее злую судьбу.
Тогда он должен найти…
Если хоть где-то есть маленькая частичка Айны, то он знает, что делать. Он может возродить ее… увы, ненадолго. Огненная ее душа никогда не поместится в человека.
Но если выжечь человека до дна, можно на несколько секунд ощутить ее рядом.
Ирн не будет тратить эти крошки бездумно. Он заставит этого человека родить детей, отберет тех, в ком еще найдется наследие возлюбленной темной феи. Медленно, долго, но за шанс почувствовать ее хоть ненадолго стоит побороться.
За шанс хоть иногда позволять себе эти несколько секунд рядом.
Пожалуй, Ирн отдал бы за это даже свое сердце.
34. Кристина
Сначала она гуглила мамин диагноз. Где-то на краю сознания болтались мысли о том, что бывают же чудеса. Кажется, у Ремарка было, что полностью пораженные легкие вдруг исцелялись. Случалось такое, что сияющие страшными огоньками на снимках метастазы оказывались безобидными новообразованиями.
Бывали же чудеса. Бывали же ошибки. Ей очень нужно было чудо или хотя бы надежда на него. Но большинство статей, которые она находила, были о том, что самое важное – поторопиться. Не упустить ни дня. Заплатить, сколько попросят – и тогда появится шанс. Некоторые варианты маминого рака позволяли жить с ним долго, иногда десятилетиями. Но не ее. И шанс ошибок там был исключен.
Все, что Кристина понимала – она могла понадеяться на чудо, и больше никогда не простить себя, когда однажды случится страшное.
Она села на лавочку на бульваре, моментально замерзнув, но перед тем, как решиться, ей нужно было понять, нет ли другого выхода. Она набрала в поисковике «продать девственность». Просто понять. Просто знать, что есть варианты.
Но те суммы, которые предлагали на найденных сайтах, не покрывали и половины стоимости лечения. Не то чтобы Кристина удивилась. Сама по себе эта бессмысленная пленочка была не более чем занятной физической особенностью, которую легко воспроизвести с помощью маленькой операции. Девственность ценилась не за это – за эмоции. Кто может поручиться, что ты не профессиональная терятельница оной?
Алексей – вот кто точно знал, насколько невинна Кристина. И вот кому она могла предложить себя.
Сейчас Кристине казалось, что все дороги с момента, когда она впервые его увидела, вели к этой точке. К моменту, когда она позвонит ему, спросит, можно ли зайти, и он не удивится. Словно кто-то выстлал путь в пропасть ее собственными решениями.
Алексей не удивился.
Он встретил Кристину у себя дома в серых спортивных штанах, сидящих низко на бедрах, но она едва заметила его хорошо проработанный пресс. Будь на ее месте Варя, писку было бы на весь дом. Но сейчас ее больше волновало, как… ну… предложить. Обсудить это с ним. Дать понять, что ей нужно. Какая именно сумма. Может быть, он захочет за нее чего-то большего, чем один неловкий раз? Кристина готова была торговаться.
На другом конце пропасти были корявые неразборчивые строчки в документах и мама.