Поспешно одевались любовники, ныряли обратно беглецы и смущались танцоры, забиваясь в дальний угол.
Люди как будто не хотели чувствовать счастье. Оно было им непривычно.
Мир не хотел возвращаться в норму, предпочитая наматывать на себя обрывки цепей, от которых его освободил Ирн.
И еще его беспокоили те места, куда он не мог проникнуть. Никак. Они продолжали сопротивляться магии, даже когда сердце вернулось на положенное место в его груди.
Что-то такое было у Алексея, что не давало Ирну попасть в его владения. И это было опасно.
Еще опаснее было то, что в одном из таких мест держали Кристину.
Ирн был настроен на нее, словно птицы на магнитный полюс, будто черепахи, точно знающие место своего рождения. Он знал, где она в любой момент времени, даже не прислушиваясь к магии.
Золотые струны, держащие мир, огибали те места, где еще царила власть Алексея, но то, где была Кристина – сияло ярче солнца.
Может быть, потому что она была наследницей другой последней носительницы крови фейри, что была сейчас в мире?
Ирн хотел так думать, но он знал, что это не так.
Были и другие. Их кровь была разбавлена настолько, что даже глаза не становились золотыми и былая власть над миром не заставляла их стремиться к власти над людьми. Но были.
Ему надо было понять, почему она его так влечет. И заодно разобраться с остатками власти Алексея. Может быть, тогда мир отряхнется от прошлого и начнет жить?
Попасть к ней было нелегко. Магия почти не действовала там, где мир подчинялся технике. Это было… неприятно. Но Ирн смог сначала послать разведчиков, а потом появиться и сам. Однако сигнальные системы у них были гораздо лучше защитных. Нужно было найти способ просочиться так, чтобы не обеспокоить их охрану.
…в сны…
54. Кристина
Санаторий спал. После ужина, состоявшего из жареной рыбы с рисом и компота из сухофруктов, безвкусной, пресной еды для тех, кто не доверяет своему телу и устал с ним бороться, большинство обитателей разошлись по своим комнатам. Обычно они ходили смотреть кино, но именно сегодня усталость сморила их раньше обычного. Они никак не связали это с букетами бледно-голубых цветов, расставленных в столовой тут и там. Помощница сестры-хозяйки Наташа, девушка девятнадцати лет, работавшая в санатории по протекции своей тети, именно сегодня отчего-то решила порадовать постояльцев. Все равно в зимний сад теперь запрещено ходить – подумала она. Почему бы не срезать там цветы, которые все равно никто не увидит?
То, что цветы росли ровным кругом не навело ее ни на какие мысли. Ее воспитывал телевизор, а не бабушкины сказки, поэтому она не знала, что это значит. Она просто опустилась на колени в середине круга… И вышла из зимнего сада, неся в руках охапку сонных камелий, а в сердце – семечко чужой жизни. Фейри умели вербовать сторонников.
Санаторий спал – и Кристина тоже спала. На ее столе стоял особенный букет, в котором камелии перемежались с серебристой травой, с которой разлеталась пыльца, от которой она даже пару раз чихнула. Но все равно, поднимаясь из-за стола, не удержалась и вынула из букета одну стрелку этой странной травы. Пока шла в свою палату, она ее грызла, наслаждаясь горьковато-кислым вкусом, а там – легла спать, поленившись даже раздеться.
Снился ей июньский полдень, последний школьный день в восьмом классе. Он пах сиренью, мелом и раздавленным бананом, который мама положила ей с собой перекусить, а Кристина забыла о нем и села на свою сумку.
– Идем, идем! – кричали ей девчонки, среди которых была и Варя. – Давай, побежали в лес, никто не узнает!
Наяву она отказалась, испугавшись, что будет ругаться мама. А во сне она почувствовала такую тоску по Варе, по их дружбе, беспечной болтовне и вечным спорам, что закинула сумку на плечо и помчалась следом. Но между девчонками, убегающими по дорожке прямо в парк, где солнце золотило поляны, заросшие сочной зеленой травой и Кристиной, вдруг встала стена тумана. И прежде чем она узнала по силуэту того, кто шел ей навстречу из этого тумана, она поняла, что больше не выглядит как пятнадцатилетняя девчонка в клетчатой юбке и футболке с рисунком задорного авокадо. Она была собой – восемнадцатилетней женой бога этого мира, садиста и извращенца. Спрятанной в закрытом санатории. Худой и бледной женщиной в казенном халате в цветочек.
Пока она рассматривала себя, Ирн оказался рядом. Он был одет в простые белые джинсы и футболку с таким же смешным авокадо, как у нее в пятнадцать лет. Только на его рисунке авокадик с трудом поднимал штангу и выражение лица у него было потешно напряженным.
– Пойдем на качели? – предложил Ирн.
Наяву площадка с лесенками, качелями и скамейками была построена на пару лет позже, но во сне она была тут. Пустая, как и весь школьный двор, по которому только что носились ошалевшие от долгожданных каникул дети.
– Пошли, – отозвалась Кристина и по пути вдруг подумала, что раз это сон, ей не нужно носить этот унылый халат. Пусть опять будет юбка с футболкой. И любимые кеды, которые были куплены прошлым летом.
Ирн сел рядом с ней на широкое деревянное сиденье, ухватился за веревки и оттолкнулся босыми ногами. Кристина пискнула и тоже вцепилась в веревки, чтобы не свалиться, невольно прижавшись к нему. Отодвигаться не хотелось – он пах чем-то сладким, как мамино печенье, и чем-то свеже-горьковатым, как кусты сирени после дождя.
А еще внутри него чувствовалось что-то теплое. Что-то влекущее. Что-то очень успокаивающее. Что-то очень похожее на то ощущение всеобъемлющей любви, что она чувствовала раньше только в церкви – и еще в Айя-Софии. И немного – возле Стоунхенджа. Будто бог все-таки существовал, но был не грозным существом в небесах, всеведущим и справедливо жестоким, а добрым другом, с которым можно поделиться бедами и попросить о чем-нибудь тайном и заветном.
Ее волосы развевались, когда качели взмывали вверх и смешивались со светлыми волосами Ирна, который продолжал отталкиваться от земли и посылать их обоих все выше и выше – к прозрачному летнему небу с белыми облаками.
Грозный и жестокий воин, требовавший от нее невозможного, превратился в такого же юного, как она, парня, который улыбался тонкими губами и щурился зелеными, как молодая трава глазами на яркое солнце.
– Ты настоящий? – спросила она, чувствуя, как замирает сердце от высоты.
– Откуда я знаю? – засмеялся он. – Это же твой сон.
– Нет, твой!
– Нет, твой, – Ирн оттолкнулся еще сильнее. – Все, чего ты желаешь, Кристина! Здесь может быть все так, как ты желаешь!
Она вцепилась в веревки и резко уперлась пятками в землю, тормозя качели в нижней точке.
Ирн не рассердился. Он повернулся к ней и ждал, что она скажет.
– Тогда скажи, зачем я тебе?
Он еще несколько долгих секунд смотрел в лицо Кристины прозрачными зелеными глазами, в которых отражалось солнце. Невольно она залюбовалась совершенной красотой его юного лица – и тем, что под ней, под этой красотой ощущалась невероятная сила и непредставимая древность.
Потом он провел кончиками длинных тонких пальцев по ее лицу, очертил скулы, губы, коснулся подбородка… Под кожей разлился зуд, словно кровь отозвалась на его касания щекотными пузырьками, как в шампанском. И еще чем-то… тягой, тоской, узнаванием этих прикосновений.
Но уже через мгновение все прошло. На лице Ирна мелькнула грусть.
– Я скучаю по ней, – сказал он. – Очень скучаю.
Неожиданный ответ.
И неожиданная обида, вдруг захолодившая сердце.
По кому? Кто она?
Кристина никогда не задала бы этот вопрос в реальности, но ведь во сне можно?
– И при чем тут я?
– Ты – одна из тех, кого она создала. Прапрапрапраправнучка. У Айны не было детей – вы, люди, стали ее детьми. Вам досталась ее кровь, ее сила, ее внимание.
Ирн опустил ресницы, но Кристина успела заметить мелькнувшую в глазах боль.