Я попросила, и мне дали таблетку, для тех, кто пропустил приём. Мне также предложили пройти тест Общества реабилитации жертв сексуального насилия, но я отказалась. Тогда врачи поинтересовались, зачем мне контрацептив, и я ответила, что занималась сексом перед тем, как нас похитили, и не имела возможности принять таблетку вовремя. Опять, по ходу, правда.
У двери на посту стоял офицер. Я была бы не прочь сходить достать кое-какие свои пистолеты из гостиничного сейфа, но не была уверена, хорошо ли воспримут другие маршалы то, что я ношу оружие, находясь под следствием. Без оружия я чувствовала себя голой, но раз уж я засветила свой значок, с этим приходилось мириться. А ещё это означало, что кого бы из телохранителей не прислал бы мне Жан-Клод, они бы не смогли приехать. Ни один из них не имел маршалский бейдж, зато некоторые успели отмотать срок.
Открылась дверь, и я напряглась; свободная рука дёрнулась к пистолету, которого не оказалось на месте. Блин. Но это оказался не плохой парень, а инвалидное кресло, которое вкатила медсестра. В кресле был Френк Шуйлер, отец Джейсона. К его носу были протянуты трубочки, позади кресла был установлен кислородный баллон и две разные капельницы, но всё же он был здесь.
Медсестра упорствовала:
— Я же вам говорила, он не очнётся до утра, мистер Шуйлер!
— Мне нужно видеть его, — сказал он тем низким голосом, которого никогда не будет у Джейсона, а затем взглянул на меня своими глубокими тёмными глазами. Не совсем дружелюбный взгляд, напряжённый, скорее. Подобно многим истощённым болезнью людям, он был подточен вплоть до нервных окончаний, эмоций, нужд. Это было видно по его глазам — злым глазам, — нет, наполненным яростью. Может, он злится на своё тело? Или по жизни злой? Какая бы ни была причина, мне всё равно. Если он думал, что появится здесь и накричит на меня, или Джейсона, то он ошибся. О, кричать он мог, но я в долгу не останусь. Больше я этого дерьма терпеть не стану, и я точно прослежу, чтобы и Джейсону тоже не пришлось терпеть ни от кого.
Очевидно, мы молчали и разглядывали друг друга достаточно долго, чтобы заставить нервничать медсестру:
— Почему бы мне не отвезти вас обратно в вашу палату?
— Подкати меня ближе к кровати, чёрт возьми! Я не для того такой путь проделал, чтобы просто на него посмотреть.
Медсестра посмотрела на меня, как будто ждала разрешения, или хотела извиниться.
— Можете придвинуться ближе, если обещаете держать себя в руках, но если вы здесь, чтобы собачиться или кричать — выметайтесь.
Он уставился на меня, а затем его взгляд переместился на мою руку, сжимающую руку Джейсона.
— Так ты и вправду его девушка, так?
— Да, так.
— И тот факт, что я — его отец — не заслуживает твоего снисхождения, верно?
— Не сегодня.
— Ты действительно выставишь меня из палаты. Его умирающего отца, из палаты единственного сына?
— В мгновение ока, если будете плохо себя вести.
— А кто решает, что значит «плохо»?
— Я.
— Ты?
— Да, — я сжала руку Джейсона чуть крепче.
Он обернулся к медсестре:
— Поставь кресло поближе и убирайся.
Она вновь взглянула на меня. Я кивнула. Она подкатила кресло поближе, но так, будто не была уверена, что это хорошая идея. Я тоже не была в этом уверена, но и в том, что это плохая идея, я тоже уверена не была. Я не отодвинулась, моё кресло было придвинуто так, чтобы я могла дотянуться до руки Джейсона. Кресло-каталка было достаточно близко, чтобы наши ноги почти соприкасались. Это было почти слишком близко, чтобы было комфортно, личное пространство нарушалось почти слишком сильно, но я осталась сидеть, где была, и он не сказал сестре переставить его кресло куда-нибудь ещё.
Он положил свою руку на покрывало поверх ноги Джейсона, проворчав медсестре:
— Убирайся, я тебя кликну, когда понадобишься.
Медсестра посмотрела так, будто не была уверена, что ей следует уходить, но подчинилась. Он подождал, пока дверь позади нас закроется, прежде чем сказать:
— Я сожалею, что не поверил, что ты его девушка.
— Мне тоже жаль.
Мы сидели каждый в своём кресле, я — держа руку Джейсона, Френк — положив свою большую ладонь на ногу сына. В комнате было очень тихо, слышно было, лишь как время от времени пищали мониторы, да слабые звуки разных капельниц — его и Джейсона. Это был та тишина, что, затягиваясь, пускает мурашки по коже, поскольку ты чувствуешь, что должен что-то сказать, но ничего не приходит на ум. Он не мой отец. Это не мои проблемы, но, каким-то образом, я оказалась единственной, кто сидел в нескольких дюймах от умирающего мужчины, пока тот смотрел на пострадавшего сына.
— Ты не такая, как большинство женщин.