Когда Джорайн погиб, он унес с собой часть души Альбрека. Безлюбый брак и двадцать лет правления народом, которого герцог никогда не любил и не понимал, — вот на какую участь обрекла его гибель Джорайна. «Ты правил бы гораздо лучше, чем я, — печально думал Альбрек. — Люди любили тебя, брат».
Герцог перевел взгляд на вход в катакомбы. Лестница из белого известняка, увенчанная двумя резными каменными колоннами, вела вниз, в кварцевую пещеру. Джорайн как-то сказал Альбреку, что это — дорога в Ад, и шестилетний мальчик с тех пор боялся даже подходить к запретному месту.
Сегодня детская игра обернулась беспощадной реальностью. Эта лестница и впрямь ведет в Ад.
«И я, — подумал Альбрек, — пришел сюда, чтобы умереть. — Эта мысль отчего-то вызвала у него улыбку. — Ждешь ли ты меня, Джорайн?..» Герцог не взял с собой ни меча, ни кинжала, и теперь стоял, скрестив руки на груди, и терпеливо ждал исхода событий — каким бы он ни был. Он украдкой глянул на Карис. Женщина-воин была сегодня в белом шелковом платье, которое одолжила из гардероба жены герцога; ее тонкую талию стягивал голубой кушак. Окруженная воинами, она выглядела сейчас на удивление неуместно — точь-в-точь невеста, поджидающая жениха.
— Зачем тебе платье? — незадолго до того спросил ее герцог.
— Не спрашивай, государь, — отвечала она.
При свете факелов Карис распоряжалась размещением пяти баллист — широким полукругом шагах в ста от входа в катакомбы. Между баллистами были расставлены четыре сотни арбалетчиков: первая шеренга на коленях, вторая стоит, третья на крышах поставленных полукругом фургонов.
Герцог увидел, как ветеран Неклен подошел к Карис и взял ее за руку. Альбрек не мог расслышать их разговора, но ясно видел на лице старого воина откровенную тревогу.
— Тебе незачем идти на смерть, — сказал Неклен, подойдя к Карис. — Пусть лучше это буду я!
— Я и не собираюсь умирать, — ответила Карис, — но рискнуть придется, и этого риска не избежать. Ты же сам спрашивал: как нам собрать даротов посреди убойного круга? Это единственный способ, который пришел мне в голову.
— Ну ладно, пусть так. Но почему рисковать должна именно ты? Почему не я?
— Потому что ты, старый конь, рядовой, а не генерал, Дароты сразу решат, что это ловушка.
— А разве это не так?
— Нет, не так. А теперь иди на свое место и действуй так, как я тебе приказала.
— Карис, я не смогу убить тебя. Даже если б от этого зависела моя собственная жизнь.
Карис положила ему на плечи свои обманчиво тонкие руки.
— От этого будут зависеть многие тысячи жизней. И если все же до этого дойдет — обещай, Неклен, что выполнишь мой приказ. Обещай — во имя нашей дружбы.
— Пускай это сделает кто-нибудь другой. А я останусь с тобой.
— Нет! Если ты не в силах исполнять свои обязанности — убирайся прочь, а я найду тебе замену.
Эти резкие слова обожгли Неклена, как пощечина, и он отшатнулся. Карис тотчас окликнула его и виновато прошептала:
— Я люблю тебя, старый конь. Не подведи меня! Неклен не мог вымолвить ни единого слова, но все же кивнул и вернулся к своей баллисте. Проверив заряд и спусковой крючок, он взял в руки молоток — и застыл в ожидании.
К нему подошел герцог Альбрек.
— Что она задумала? — шепотом спросил он.
— Умереть, — мрачно ответил ветеран.
— То есть как?
— Она хочет завести разговор с даротами, вынудить их собраться около нее. Она предложит даротам мир. Если они откажутся — а они наверняка откажутся, — она поднимет руку. А когда опустит ее — начнется бойня.
Герцог ничего не сказал на это. Молча смотрел он на женщину в белом платье. Она казалась сейчас такой хрупкой, безмятежной, почти призрачной… Герцог содрогнулся.
Солдат, стоявший у входа в катакомбы, крикнул:
— Идут! Я слышу крики! Идут! Карис шагнула вперед.
— Возвращайся на свое место, — велела она солдату. Юноша обрадованно бросился к фургонам, вскарабкался на крышу одного из них и снова взял в руки свой арбалет. Карис остановилась футах в тридцати от белокаменной лестницы и ждала, страстно желая в душе, чтобы Форин вышел из катакомб целым и невредимым. По лестнице взбежали наверх несколько арбалетчиков — и остановились, моргая в непривычно ярком свете факелов; сотоварищи окликнули их, и они помчались в укрытие. Потом появился Вент, лицо и руки его были покрыты кровью. Он бросился к Карис, но она жестом велела ему не подходить.
— Дароты совсем близко! — выдохнул он. — Ты должна уйти в укрытие.
— Убирайся! Ну?!
Вент заколебался, потом все же отбежал туда, где стоял Неклен, бледный, с затравленным блеском в глазах.
Форин вышел последним, кираса его снова была расколота и смята, из глубокой раны на лбу текла кровь. Шатаясь, он подошел к Карис, схватил ее за руку и потащил прочь от входа в катакомбы. Карис ударила его по лицу — звук вышел громкий, как щелчок кнута.
— Не трогай меня, осел!
Форин отдернул руку и ошеломленно уставился на нее.
— Убирайся!
— Дароты идут, — сказал он и снова потянулся к Карис. Круто развернувшись, она ткнула пальцем в ближайшего арбалетчика.
— Ты!.. Целься в сердце этого человека, и если он не отойдет, когда я опущу руку, — стреляй!
Карис подняла руку.
— Пошел вон, дурак безмозглый! — рявкнула она. Оскорбленный до глубины души, Форин повернулся и зашагал к фургонам.
Карис перевела дыхание. Ей отчаянно хотелось окликнуть Форина, объяснить, извиниться… Поздно. По лестнице уже поднимался первый дарот. Достигнув поверхности, он замер, и зарево факелов заблестело на его мертвенно-белом нечеловеческом лице.
— Не стрелять! — крикнула Карис. — Где ваш предводитель, дарот?
Он ничего не ответил, но в голове у нее мгновенно полыхнула жаркая боль.
«Пора положить конец войне! Пора положить конец войне!»— мысленно повторяла Карис, как молитву. И громко сказала вслух:
— Я хочу говорить с вашим предводителем.