Воздух здесь был прореженный, в лицо хлестал ледяной ветер. Близилась осень, не пройдет и двух месяцев, как выпадет первый снег. Тарантио медленно и осторожно карабкался вверх по крутому склону, с опаской пробираясь между крупных валунов, которыми была усеяна гора. Интересно, лениво размышлял Тарантио, откуда здесь взялись все эти валуны — ведь они явно не той же скальной породы, из которой состоит гора.
— Следы извержения, — пояснил Дейс. — Когда-то в прошлом здесь было извержение вулкана. Гатьен много рассказывал о вулканах, да только ты не слишком тогда интересовался геологией.
— Зато ты, помнится, просто обожал слушать о всяких там землетрясениях и извержениях. Тебя всегда восхищали разрушение и смерть.
— Смерть — это единственная в мире постоянная величина.
Наконец, когда солнце уже пустилось в долгий неспешный путь к западу, Тарантио обнаружил среди скал небольшую лощину и устроился там на отдых. Из густой травы выскочило несколько кроликов, и Тарантио удачным броском ножа прикончил одного из них. Отыскав плоский камень, он освежевал и выпотрошил тушку, отделив сердце и почки. Неподалеку протекал ручеек, и на берегу его Тарантио отыскал заросли крапивы и скороды. Продолжив поиски, он скоро обнаружил настоящее сокровище — дикий лук. Вернувшись на стоянку, Тарантио развел костер и, когда пламя занялось как следует, кинжалом срезал с березы два больших квадратных куска коры. С помощью рогульки Тарантио подержал бересту над огнем, чтобы она нагрелась и размягчилась. Из первого куска он ловко и умело свернул небольшую чашу, но когда принялся за второй кусок, терпение ему изменило, и береста треснула. Тарантио выругал себя и уже с удвоенной осторожностью срезал с березы еще один кусок коры.
Наполнив первую чашу водой из ручья, он вернулся к огню, развел второй костер и принялся размеренно подбрасывать в него хворост. Когда образовалось достаточно углей, Тарантио поставил чашу на огонь и бросил в воду горсть крапивных листьев, нарезанную кусками скороду и несколько луковиц. На первом костре он поджарил кролика. Мясо оказалось жирное, нежное, и Тарантио сразу съел половину тушки, а остатки бросил в кипящую воду.
Здесь, высоко в горах, вода выкипала быстро, и Тарантио еще трижды пришлось сбегать за ней к ручью. Он не опасался, что берестяная чаша сгорит — главное, чтобы пламя не поднималось слишком высоко.
Внизу, в лагере наемников, Тарантио бросил пару превосходных медных котелков и прочую утварь, накопленную за годы службы. Когда на лагерь напали копейщики Карис, заботиться о личном имуществе было некогда.
Тарантио лег навзничь, неотрывно глядя в небо. Сейчас он уже с трудом мог припомнить время, когда не приходилось воевать. Почти треть его жизни прошла от сражения к сражению — то осаждаешь город, то обороняешь, то атакуешь врага, то отбиваешь вражескую атаку.
Все эти свары между герцогами здесь, в холодном величии гор, казались такими глупыми мелочами. Как, впрочем, и женские прелести — пускай даже речь шла о Мириак. Дейс, конечно, был прав — Тарантио влюбился в нее и часто думал о ней, вспоминал ее атласно-гладкую кожу, теплое пьянящее дыхание. Не важно, что Мириак была куртизанкой, то есть шлюхой для богачей. Тарантио знал, надеялся, чувствовал, что в глубине души она совсем другая.
— Какой же ты неисправимый романтик, братец! Едва твоя красотка услышит звон золотых монет, она тут же повалится на спину и раздвинет ноги. И плевать ей, чье это будет золото — твое или нет.
— Ты же сам сказал, что она влюбилась в меня, — напомнил Тарантио.
— Ну да, я так и сказал — в мальчишку-девственника. Это ее и привлекло. Очень скоро ты бы ей надоел.
— Ну, этого мы уже никогда не узнаем, верно?
Когда наступили сумерки, Тарантио съел похлебку. Варево получилось недурное, сытное и пряное на вкус, но он сам испортил себе удовольствие, некстати припомнив последнюю трапезу в лагере наемников — когда у него еще была соль. Дейс помалкивал, за что Тарантио был ему несказанно благодарен.
На следующее утро он двинулся дальше, по узким долинам, где густо росли ольха, сосна и береза. Распогодилось, и в ясном небе сияло солнце, зажигая белым пламенем заснеженные пики дальних гор.
Тарантио шел, стараясь не думать о битвах и войнах, — он вспоминал те далекие мирные дни, когда жил у Гатьена, изучал древние летописи, пытаясь отыскать хоть какой-то смысл в кровавой истории этих плодородных земель. «Если все эти войны когда-нибудь закончатся, — подумал Тарантио, — стану ученым».
В голове у него эхом отозвался насмешливый хохот Дейса.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В трехстах милях северо-восточнее, в самом сердце недавно возникшей каменистой пустыни стройный и гибкий светловолосый человек взбирался на вершину горы, которая некогда называлась Капритас. Его зеленый плащ был истрепан и изорван, подошвы башмаков протерлись почти до дыр. Дуводас Арфист стоял на вершине горы и боролся с приливом отчаяния и нестерпимой боли. На его тонком лице и в мягких серо-зеленых глазах отражалась та же печаль, которая терзала его душу. В этой земле не осталось ни капли магии. Черные лысые скалы торчали повсюду, словно гнилые зубы, и Дуводасу мерещилось, будто он забрался в чудовищную пасть самой смерти. Там, где некогда царила красота, где зеленели леса, текли реки, нежились под солнцем плодородные долины, — теперь не осталось ничего. Плоть земли была содрана до костей, содрана незримой рукой, перед которой склонилась бы и сама вечность. Четыре города эльдеров сгинули бесследно, и даже ветер, шуршавший между бесплодных скал, не мог отыскать ни малейшего их следа, ни единого намека на то, что они когда-то существовали. Ни треснувшей чашки, ни детской куклы, ни могильной плиты.