Олтор закрыл глаза. И тут же их открыл Брун.
— Он такой печальный, — сказал Брун. — Он хочет умереть.
Отойдя от окна, Брун оделся. Прежние штаны теперь были ему коротковаты, а рубашка висела на нем, как на жерди. Одевшись, Брун сел у окна.
— Неужели ты ничего не можешь для него сделать? — обратился он к Тарантио.
— Что я могу? Он — последний из вымершей расы.
— Но он такой печальный, — упорствовал Брун. — И он мой друг.
— Вчера ты его боялся, — напомнил Тарантио, — и правильно делал. Неужели ты не видишь, что он захватил твое тело?
— Я не против, — сказал Брун. — Всю свою жизнь я только и делал, что боялся. Я никогда не знал, что делать, что говорить. И ничего не понимал. Теперь я больше не боюсь. Он учит меня всяким вещам, он заботится обо мне.
Тарантио улыбнулся и похлопал Бруна по плечу.
— Мы все заботимся о тебе, друг мой. Потому и беспокоимся.
— Со мной все будет хорошо, честное слово! Ты ведь никому не позволишь его обидеть, правда? Он не такой, как мы. Он не умеет сражаться.
— Сделаю все, что могу, — заверил его Тарантио.
— Он знает, как победить болезни и голод, — продолжал Брун. — Олторов давно уже нет, но мы, люди, можем многому научиться у Первого Олтора.
— Да, — сказал Тарантио, — если только нас не вырежут дароты.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Лежа на постели, Шира встревоженно глядела на сидевшего у кровати золотокожего юношу.
— Не бойся меня, дитя, — проговорил он.
— Я и не боюсь, сударь. Просто… мне тягостно показывать тебе свое… уродство.
— Я понимаю тебя, Шира. Если ты не желаешь, чтобы я продолжал, я пойму и это. Возможно, у меня ничего и не выйдет — я ведь никогда прежде не исцелял людей.
Шира улыбнулась ему и поглядела на Дуво.
— Ты думаешь, стоит попробовать? — спросила она. Тот кивнул, и Шира закрыла глаза.
— Что ж, — сказала она, — пусть будет так. Дуво подошел к кровати с арфой в руке.
— В обычной музыке нужды не будет, — сказал Первый Олтор. — Песнь моя останется для тебя неслышимой.
Комнату наполнил аромат роз. Первый Олтор положил свою узкую золотистую ладонь на лоб Ширы, и дыхание женщины сразу сделалось глубоким, ровным.
— Она спит, — сказал олтор и отдернул простыню. Шира была одета в безыскусную полотняную рубашку, и он приподнял подол рубашки до самых бедер. Изуродованная нога выглядела отталкивающе, под кожей бугрились бесформенные узлы плохо сросшихся мышц.
Первый Олтор положил руку на бедро Ширы. Потрясенный, Дуво смотрел, как рука олтора начала светиться, словно сияние наполняло ее изнутри — и наконец стала совсем прозрачной. И медленно погрузилась в плоть Ширы.
— Кости бедра и голени были сломаны, — прошептал олтор, — а потом их неверно соединили, и так они затвердели. Мышцы вокруг них онемели, ссохлись, жилы стянуты.
Дуводас постарался скрыть горькое разочарование.
— Спасибо тебе за то, что обследовал ее, — сказал он.
— Терпение, друг мой, мы ведь только начали.
Теперь наполнилось сиянием и бедро Ширы, и Дуво видел, как под ее кожей движется ладонь олтора. Потом вдруг что-то хрустнуло, и в тишине комнаты этот хруст прозвучал особенно громко.
— Что ты делаешь? — вскинулся Дуво.
— Ломаю и заново составляю бедренную кость. Это очень сложно; мне придется дольше, чем я думал, исцелять и растягивать ссохшиеся мышцы.
Постепенно уродливые бугры на бедре Ширы начали уменьшаться и таять. Через час олтор отнял ладонь от бедра и приложил ее к голени.
Начало смеркаться, и Дуво зажег лампу.
— Долго еще? — спросил он.
— Недолго. Помоги мне перевернуть ее на живот. Вместе они бережно перевернули спящую женщину.
— Нога выглядит превосходно, — заметил Дуво.
— Это так, но ягодичные мышцы и позвоночник тоже деформированы. Это естественно после стольких лет хромоты. Теперь я должен быть осторожен, ибо магия не должна коснуться твоего сына.
И снова Первый Олтор склонился над Широй; длинные его пальцы бережно касались ее тела. Наконец он встал и укрыл женщину простыней.
— Теперь можешь разбудить ее, — сказал он.
Дуво сел на краю постели, взял Ширу за руку и поднес ее к губам.
— Проснись, любовь моя, — прошептал он. Шира едва слышно застонала и зевнула. Потом открыла глаза.
— Пора вставать, — ласково сказал Дуво.
Все еще сонная, Шира откинула простыню, и Дуво помог ей встать на ноги. Она выпрямилась, но нисколько этому не удивилась.
— Какой чудесный сон! — проговорила она.
— Это не сон, Шира. Ты исцелена.
Женщина на миг замерла, потом осторожно сделала несколько шагов. Словно забыв о присутствии мужчин, она села на кровать и, подняв повыше рубашку, изумленно воззрилась на свою левую ногу. Потом вскочила и, приподнявшись на цыпочках, закружилась по комнате.
— Она все еще думает, что это сон, — сказал олтор.
— Ущипни себя, Шира, — посоветовал Дуво. Глаза ее вмиг наполнились слезами.
— Я не хочу просыпаться!
— Все будет хорошо, вот увидишь, — заверил ее Дуво. Шира поколебалась — и с силой вонзила ногти в мякоть ладони.
— Больно! — вскрикнула она. — Значит, я не сплю! Ох, Дуво! — И, бросившись к мужу, обвила руками его шею.
Дуво обнял и поцеловал ее.
— Ты не того благодаришь, — сказал он наконец, и Шира повернулась к Первому Олтору.
— Даже и не знаю, что сказать, — проговорила она. — Просто не верится! Как я могу отблагодарить тебя?
— Мне довольно твоей радости, Шира, — ответил олтор. — Думаю, путешествие в Лоретели будет теперь для вас менее тяжким. Когда вы отправляетесь в путь?
— Как только начнет теплеть, — ответил Дуво. — В эту дорогу готовится больше восьми тысяч людей. Ты бы тоже мог отправиться с нами.
— Не думаю, — сказал олтор. И, глядя на Ширу, улыбнулся. — Твой малыш крепкий и здоровый, без единого изъяна. Судя по всему, он будет весьма прожорлив.
— Значит, это мальчик! — воскликнула Шира, сжав руку Дуво. — Твой сын, любовь моя!