— Может, нам удастся проскользнуть незамеченными, — с надеждой проговорил Дуводас.
— Сомневаюсь. С минуты на минуту они могут обнаружить, что Сарино исчез, и тогда обшарят весь монастырь. Нет, единственное, что нам остается, — по этим веревкам перебраться через стену.
— Дароты могут заметить нас из дома, — возразил Сарино.
— У тебя есть другие предложения? — осведомился Тарантио.
— Пускай дароты найдут меня. Тогда вы двое сможете проскочить через ворота.
Тарантио изумленно взглянул на Сарино.
— Ты хочешь умереть? — недоверчиво спросил он.
— Смерть мне не страшна. Я привел мир к этой катастрофе. Я погубил эльдеров и вернул даротов. Мой город разрушен, мои подданные перебиты. Погляди на меня — урод, калека. Зачем мне бояться смерти?
— А ведь он прав, — заметил Дейс. — Экая образина!
— Ты и вправду содеял великое зло, — сказал Дуводас, — однако и у злодея есть надежда на искупление.
— Плевать мне на искупление! — воскликнул Сарино. — Я жажду мести! И самая лучшая месть — если вы унесете отсюда Жемчужину. Эльдеры — великие маги. Уж они-то сумеют уничтожить даротов!
— Даже если мы сумеем вернуть эльдеров, — сказал Дуводас, — они не станут прибегать к насилию. Они не убийцы.
— Значит, дураки! — огрызнулся Сарино. — Ну да, по крайней мере им по силам снова заключить даротов в Черную Жемчужину. Ты владеешь магией. Известно тебе заклятие тепла?
— Да.
— Отлично. — Сарино подошел к полкам на дальней стене. Там стояло множество пустых бутылок; он взял несколько штук и разложил на полу. — Хорошенько нагрей их горлышки, чтобы расплавились.
— Зачем? — спросил Дуводас.
— Потому что я так прошу.
Дуводас стал на колени и протянул ладони над горлышком первой бутылки. Синеватое стекло размякло, оплыло, словно свечной воск. Запечатав все шесть бутылок, Дуво поднял глаза на Сарино.
— Что теперь? — спросил он.
— Оставьте меня. Проберитесь как можно ближе к воротам. Вы поймете, когда настанет нужный момент.
Сарино опустился на колени у запечатанных бутылок и начал выпевать непонятные слова.
— Колдовство! — прошептал Дуводас.
— Да, — устало ответил Сарино, — злое, черное колдовство.
Он глянул на Тарантио и вдруг усмехнулся.
— Я хочу сделать тебе подарок, воин. Дай-ка мне свои мечи.
Тарантио вынул из ножен мечи и положил их на пол рядом с Сарино. Герцог Ромарк взял первый меч и провел острием по своей левой ладони. Из разреза хлынула кровь, и он смазал ею клинок меча. Затем снова начал выпевать заклинание. Кровь на клинке зашипела, запузырилась — и исчезла. Теперь меч сиял ослепительным серебряным блеском. Разрезав правую руку, Сарино совершил тот же обряд со вторым мечом.
— Теперь будь с ними поосторожней, — предостерег он.
— Почему это? — осведомился Тарантио.
Вместо ответа Сарино легонько ткнул мечом в ближайшую бочку. Сталь раскроила дерево с той же легкостью, с какой ножницы разрезают тончайший шелк. Из бочки посыпались сушеные абрикосы.
— Вот почему, — просто сказал Сарино. — А теперь уходите.
Тарантио с величайшей осторожностью вернул мечи в ножны и взял Дуводаса за руку.
— Это его жизнь, — негромко сказал он. — Пусть живет — или умирает, — как хочет сам.
Они уже были у двери, когда Сарино окликнул их:
— Кто возглавляет оборону Кордуина?
— Карис, — ответил Тарантио. Сарино улыбнулся.
— Передайте ей от меня вот что. Дароты горят, как свечки. Огонь для них — самый страшный враг.
Тарантио и Дуводас вышли в коридор и молча спустились по лестнице на нижний этаж. Перед ними была дверь во двор. На полу в коридоре валялись убитые монахи; Тарантио мельком отметил, что все они были глубокими стариками.
— Что теперь? — шепотом спросил Дуводас.
— А теперь, — ответил Тарантио, — подождем.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Никогда еще в своей недолгой жизни Сарино не применял еще такой силы, какую он вложил сейчас во все пять уровней Авеи. Стеклянные бутылки, поглощавшие ток его мощных чар, нагрелись и мелко дрожали. Взяв в руки последнюю бутылку, Сарино невольно увидел в стекле отражение его уродства — безволосая, покрытая шрамами голова, пустая глазница, оплывшая, словно воск, левая половина лица.
— Воплощенное зло, — пробормотал он вслух.
Зло. Это слово хлестнуло Сарино, точно плеть.
Неужели он, Сарино, — зло? А дароты — зло? Интересная мысль. Были люди — по большей части священники, — которые верили, что зло абсолютно. В их понимании зло разливалось в воздухе, касаясь каждого человека, порождая в сердцах и умах зерна похоти, ненависти, алчности. Иные — как и сам Сарино — полагали, что зло относительно. То, что может быть злом с точки зрения одного человека, другой может счесть добром. Многое зависит от нравственных правил и законов, которые управляют тем или иным сообществом людей. Какие нравственные правила нарушили дароты? С их точки зрения, пожалуй, что никакие. Так можно ли сказать, что дароты — зло?
Сарино хихикнул. Ничего не скажешь — нашел время философствовать! Одно он знал наверняка — что сам нарушил нравственные законы своего сообщества. Он убил женщину, которая любила его, допустил гибель своих подданных, предал свои земли во власть немыслимого ужаса. На миг сердце Сарино сжалось от безмерной грусти, ощущения потери, которую возместить невозможно. Дуводас говорил об искуплении… но есть проступки, которых искупить нельзя.
Устало поднявшись, Сарино обыскал кладовую и наконец нашел небольшую стопку пустых мешков. От мотка тонкой веревки он отрезал ножом кусок фута в четыре длиной. Сделав два разреза в горловине мешка, Сарино привязал к нему веревку. Потом положил в мешок все шесть бутылок, повесил его на плечо и стал ждать. Бутылки в мешке едва слышно позвякивали.
Тарантио спросил, хочет ли он умереть. Да, безмолвно ответил ему сейчас Сарино. Безусловно — да. Он не знал сейчас высшего блаженства, чем кануть в небытие.