— Слушай дальше. Это уже про порчу вообще. «Депрессия, чувство тревоги, страх, беспокойство. Мысли о самоубийстве. Сильная тяга к алкоголю. Испорченный человек сторонится людей, боится оставаться в квартире, причем страх исчезает, когда он покидает пределы дома. Его облаивают собаки. Он теряет силы, аппетит, его преследуют болезни, боль в голове, в области сердца, желудка. Четкое ощущение, что жизненная энергия уходит, как вода сквозь песок. Лечение не помогает. У мужчин развивается импотенция. Пострадавший усиленно потеет».
Татка резко вздернула голову.
— Что? — спросила Саня.
— Очень похоже… — только и смогла пролепетать Татка. А сама вся побелела.
— Еще доказательства нужны или хватит? — осведомилась Саня. — Хотя по сути и рамки достаточно. Сразу видно, весь верх пробит: и голова, и сердце, и воля, и божественная связь.
— Да хватит, хватит, не надо больше никаких доказательств. И так ясно, что все плохо, — вздохнула Татка.
— Вовсе не все и не так уж плохо. Твоим мужиком баба Нюра занимается, чего тебе еще? Не печалься, Татуська. Уныние — смертный грех. Вот урановый кризис твой пройдет, и все образуется. Давай лучше погадаем, посмотрим, что там у твоего Вани, не выпадает ли ему дорога домой.
Саня принесла карты, убрала все со стола — когда гадаешь, пищи рядом быть не должно — аккуратно его протерла, постелила перед собой красное махровое полотенце, поставила чуть в стороне медный подсвечник с оплывшей свечкой и большой, удивительной красоты кусок горного хрусталя, «магический кристалл». Дала Татке карты:
— Тасуй, — и еще велела положить в подсвечник «денежку за гадание».
Через пару минут Татка протянула ей колоду, Саня взяла и, не отводя руки, сказала:
— Сними.
Потом села прямо, вся внутренне подобралась, отрешенно начала раскладывать карты рубашкой вверх — и внезапно полностью переменилась. Только что была Саня как Саня, и вдруг воздух вокруг нее стал зыбким, как над костром, замерцал, и мы будто увидели излучаемую ей энергию.
Я не в первый раз наблюдаю, как она гадает, и всякий раз это действо меня завораживает.
Сашка, помолчав немного, принялась переворачивать карты и медленно, словно возвращаясь откуда-то издалека, заговорила:
— Та-а-ак… посмотрим, посмотрим… что там у твоего козлика…. вот она, порча, вот, видите, дьявол? Была и пока еще есть… так, а когда уйдет? Ага… ага… нет, Татусь, нет, остается, пока еще читать и читать… но ничего, вот и бабушка… карта мага… охраняет… не дает пропасть… Ладно, а что у нас в голове? Вот вам и здравствуйте! Одни деньги! И наша красавица, конечно. Видно, подарков требует… конечно, а зачем он ей еще? М-да… дороги домой не видно, извини, Татусь… значит, пока не время… но ничего, ничего, придет, куда денется. Пригонят его тебе. С божьей и бабушкиной помощью…
Я случайно глянула на Татку. Она отвернулась к окну. Лицо у нее было суровое, жесткое, взгляд стальной.
Вдруг небо за стеклом ослепительно полыхнуло белым, раздался ужасающий грохот, и произошло странное — я бы сказала, повалил дождь. Не совсем дождь, но и не снег: сверху обрушивались толстые, мокрые серебряные канаты, и, кроме них, ничего не было видно.
— Надо же, зимняя гроза, — хором сказали мы с Саней. — Жуть какая.
Тата молчала, глядя в окно округлившимися, перепуганными глазами.
«Грозы боится? С каких это пор?» — удивилась я.
Глава восьмая
ЕФИМ БОРИСОВИЧ
К декабрю я был уже не рад, что поддерживал Таточку в мысли о гипотетической возможности приворота. А ведь сначала чуть ли не гордился тем, что я единственный, с кем она может поговорить на эту тему; родители ее восприняли робкие Татины рассказы о Саше и Ваниной поездке к ясновидящей бабке в штыки. Они считали, что с Ваней надо разводиться, и чем скорее, тем лучше.
— Тебе что, мало унижений? — возмущался ее отец.
Надо признать, вел себя Иван отвратительно. Взять хотя бы его возвращение домой на три дня. Наблюдать за ним было страшно и стыдно. Чудовищная жестокость со стороны взрослого человека! Должна же быть какая-то ответственность за семью? Я, для которого никогда не существовало никого, кроме Ванечкиной мамы, не находил ему оправданий. И почему он пошел в деда, а не в меня?
Но, хуже того, он сбежал и пропал, что с моей точки зрения и вовсе недопустимо. Звонил раз в две недели, а то и реже, происходящим дома практически не интересовался, невнятно бубнил о своих страданиях и снова надолго исчезал. Что творится с его женой, ему, казалось, не было дела. Тата — человек чрезвычайно сдержанный, не склонный раскрывать душу и афишировать эмоции, но однажды я случайно стал свидетелем такой сцены, от которой у меня едва не разорвалось сердце.