Я и не собиралась: даже если б можно было, какой смысл? Где ему меня понять?
Ведь у меня ЛЮБОВЬ.
Глава двадцать четвертая
УМКА
Я и раньше, бывало, завидовала Татке — у нее всегда все правильней в жизни шло. Как полагается. Не то что у меня: детей не случилось, с благоверным Аркадием Анатольевичем пять лет вместе, а двадцать порознь, но не разводимся почему-то, достатком тоже похвастаться не могу — врачам у нас, сами знаете, платить не принято.
В детстве, когда меня спрашивали: «За кого ты выйдешь замуж?», я всегда отвечала: «За короля Испании Хуана Карлоса». Искренне в это верила, хоть была и не совсем маленькая девочка, почти подросток. Вот и надо было придерживаться выбранной линии. А так…
Короче, Татке я завидовала, но не часто и по мелочи. Кольнет в душе на секундочку: черт, опять одним масленица, а другим великий пост — и тут же забудется. Встряхнешься и радуешься за подругу, как порядочная. Не желаешь, согласно Писанию, ни тряпок ее, ни осла, ни путешествий заграничных.
Но сейчас — увы. Святость моя не беспредельна. Когда третий месяц живешь воспоминаниями о Грансоле и смутными надеждами на то, что вдруг, может быть, если сложится, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, снова туда попадешь следующей осенью, то чьи-то восторженные звонки из Америки тебе как… серпом по молоту. Нет, все, разумеется, классно, и для Татки спасение, особенно после истории с Иваном, но… учитывая Осло с Парижем, полностью подавить в себе нормальное человеческое просто невозможно. У меня, во всяком случае, не получалось.
Первый раз она позвонила из Вегаса: Умка, нет слов! Это не город греха, а настоящий бред сумасшедшего, и мне здесь страшно нравится! Наслаждаюсь каждой минутой. В Лос-Анджелесе было здорово, а тут — вообще потрясающе!
Еще бы не потрясающе, когда Протопопов с новой силой для любимой Таточки расстарался. В компенсацию, я так понимаю, за свою «прелестную» выходку между поездками. Выступил он, конечно, гениально. Затеял уходить от жены — сам, между прочим, добровольно, никто не принуждал, с младенцами к горлу не подступался. Жена, к крайнему протопоповскому недоумению, не закричала: как прикажете, мой господин, и не уползла под корягу, а наоборот, активно заявила протест. Уж не знаю, что вытворила, уксус пила или вены резала, Татка умолчала, но Протопопов жутко разобиделся на судьбу и немедленно выместил все на Татке. И ответственность попытался перевалить на нее же.
— Почему, — говорит, — мы с тобой решили так поступить? Ведь это чудовищно больно!
Да неужели? А раньше, до эксперимента, ты не догадывался?
Опять же — «мы с тобой»! Татка не нашлась, что ответить. А он от ее молчания только раскочегарился:
— Все было волшебно, а превратилось в кошмар! Я чувствую, что готов идти по трупам! Не хочу! Из-за любви к тебе я стал аморальным! Видела бы ты глаза моей жены!
Да она в такие глаза весь прошлый год смотрела — в зеркале. И что?
Интересно, а до объявления об уходе он не знал, что изменяет жене? Я сразу вспомнила, как Иван на Лео бочки катил: та тоже крайне разрушительно влияла на его нравственность. Странная она у мужиков: вранье и двойную жизнь допускает, а честности почему-то не терпит. Но самое противное — можете меня расстрелять, я на сто процентов уверена — если б разрыв с женой каким-нибудь образом привел к ее исчезновению из его гигантской квартиры, и туда можно было бы привести Татку, Протопопов иначе смотрел бы на вопросы морали. Хоть он последнее время и заливал, что материальное потеряло для него всякое значение, он полностью изменился и понял, что в жизни истинно ценно, но… черного колдуна — Татка мне поведала про фокус с цветком — не отмоешь добела.
Ведь в реальности ситуация какая? Протопопову с Таткиным сыном и свекром не больно охота боками тереться. Значит, хотя бы на первое время надо снимать квартиру. А он этого в жизни выше крыши нахлебался. Небось, как представит, что придется из своих хорóм черт-те куда с собакой переселяться, так ему дурно-то и становится. И жаба, не сомневаюсь, душит: как? Все, что нажито непосильным трудом, жене оставлять? Да еще потом на два фронта горбатиться? Процесс накоплений заново начинать? Что называется, слуга покорный.
В общем, зуб даю: если б не это, никакие скорбные глаза его бы не остановили. Кстати, о глазах: у самого Протопопова, если ему хорошо, и он в тонусе, они светятся фонарями. На отдыхе я это очень хорошо отследила. Зато в Москве все иначе — тоже наблюдала не раз, когда он при мне к Татке приезжал. Входит в квартиру дряхленьким дедушкой: серый, понурый, тусклый. А потом, через час-полтора, глядишь, энергией напитался, ожил. Взгляд заиграл, харизма, какая ни есть, на место приладилась — можно общаться. Так вот: пусть мне не рассказывают, что его «московская версия» без участия жены создавалась. Неладно что-то в датском королевстве — не только бабе Нюре, всякому ясно видно. И понятно, что Протопопову давно хотелось какого-нибудь переворота, а Татка оказалась великолепным поводом. Предпосылкой к созданию революционной ситуации. Как же: великая любовь! Где тут по-старому — нельзя. Ни верхам, ни низам.