— Проучи его по полной программе, иначе он и дальше будет закидываться. Промаринуй как следует, пусть до последнего не знает, как едет — один или с тобой.
А она:
— Я что, Макаренко? Зачем мне это нужно?
— Хотя бы для себя.
— Я предпочитаю знать, какой он на самом деле. Можно обучить его маскироваться, но по сути он останется прежним, и все только усложнится. Да и в целом это занятие не перспективное.
— Почему?
— Вряд ли мы с ним долго продержимся.
— В каком смысле?
— Сама не знаю. Я от него устала. Любовь вообще вещь громоздкая…
— Сказала! Любовь — дар божий, — язвительно провозгласила я.
— Ага, в большой картонной коробке с огромным бантом, за которым ничего не видно. И своя-то коробка мешается, а уж чужая… да когда еще ее ни на секундочку нельзя отставить…
— Выражаясь проще, он тебе надоел.
— Мммм… да.
— И что собираешься делать?
— Не знаю. Подумаю после Америки; сейчас как-то не до переживаний. К тому же, в поездках у нас все меняется, компаньоны мы весьма неплохие. Впрочем, если б не его навязчивое стремление расстаться с женой, мы бы и тут вполне идиллично существовали.
— По-твоему, он действительно хочет от нее уйти?
— Понятия не имею. Вряд ли он сам знает. Думаю, он хочет всего, сразу и побольше. Ему хорошо со мной, но ни жену, ни дом он терять не хочет — свое ведь, кровное. И потом, он невероятный консерватор…
— Пугает мысль об унитазе незнакомой формы?
— Зришь в корень. Только, Умка… ну его! Не слишком ли много мы о нем говорим?
Однако, как вскоре стало понятно, в Америке абсолютно все, в том числе Протопопов, воспринималось существенно иначе. Я сто лет не слышала такого бодрого таткиного голоса. Даже в Испании. Там она была просто веселой, а сейчас — натуральный источник энергии. Хоть заряжайся от нее через трубку.
Несколько дней в Лас-Вегасе вместили целую жизнь. Днем оба умудрялись работать. Протопопов отваливал на свою конференцию, а Татка сидела в номере — естественно, умопомрачительно роскошном — и заканчивала иллюстрации для книжки. Пришлось взять из Москвы, сроки поджимали. Зато каждый вечер они ходили на всевозможные шоу, ужинали с протопоповскими партнерами, гуляли и даже играли в рулетку — как выразилась Татка, «тут столько всего, что на казино руки не доходят посмотреть». Ночи тоже были сильно заняты, не только естественным процессом, но и походами по разным заведениям; спать удавалось урывками. Кроме того, Протопопов в первый же день в Лос-Анджелесе взял напрокат какой-то шикарный кабриолет — на нем они в Вегас и приехали — и теперь каждую свободную минуту гоняли из конца в конец по городу, хотя Вегас, если я правильно поняла, не так уж велик.
Они еще собирались в Сиэтл к общим знакомым; те работали вместе с Иваном и Протопоповым, пока не уехали в Америку. Дальше Протопопов отправлялся в Москву, а Татка — навещать институтских подруг. Десять дней в Нью-Йорке и десять в Бостоне.
Ну, и можно ли ей после этого не завидовать? Черной-пречерной завистью? Я так и сказала, когда она последний раз звонила, уже из Нью-Йорка. Совершенно обалдевшая. Умка, говорит, я и не подозревала, что такое бывает. Ты не представляешь, как Америка на меня действует. Извини за банальность, но это страна свободы.
— И демократии?
Она только хмыкнула в ответ.
— Так все-таки — от кого свободы?
— От всего и всех. От себя и своего социального статуса. Я здесь другая — совсем-совсем. Хожу целыми днями одна — Анька моя на работе, вечером только встречаемся, зато на углу Сорок седьмой и Парк-авеню, представляешь? — и чувствую себя преотлично — со своим возрастом, полом, внешностью, одиночеством. Понимаешь?
— Еще как. И завидую.
— Есть чему. Я давно не была такой… уверенной и сильной. Последние двадцать пять лет точно.
— А Протопопов?
— Что?
— Не скучаешь?
— Ни секунды. Некогда. Впрочем, он и не дает: пишет сумасшедшие письма, звонит постоянно.
— Что говорит?
— Как положено: люблю, тоскую, жду не дождусь возвращения. Когда приедешь, сниму квартиру, будем жить вместе.
— Ужас какой.
— Вот именно. Но я не в состоянии сосредоточиться настолько, чтобы вразумительно ему ответить.
— А что бы ответила, если б сосредоточилась?