Вот именно возле войска она была нужна. Но туда не хотелось. Слишком больно. Грязно.
Она сунулась туда в один из первых дней. Зачем? Она сама толком не знала. Увидеть того, кто был ее мужем и кто бросил ее медленно и мучительно умирать одну в лесу. Надеялась уловить хоть малую толику сожаления или раскаяния. И, что уж там говорить, хоть каплю любви к той себе…
Не вышло. Она нашла только страх и злобу.
А Тим… Он переживал за нее. Искренне. Она чувствовала. Она видела. Его скорбь по ней. Его негодование на ее мужа. Он пошел на риск ради нее, сцепившись с тем солдатом, и собирался рисковать дальше, отправляясь на ее поиски. А ведь он ранен. Ему больно. И это вышло из-за нее. Если бы она не имела глупость заблудиться тогда, Тим бы не пострадал. Но тогда он тух бы в той помойной бочке человеческих и не только чувств, которую привез сюда Вегран.
Она помогла. Отводить глаза людям и перерабатывать негожее для таких, как она, – это плевое дело. Это ее наказание – подчищать за людьми их эмоциональный мусор, который они так бездумно разбрасывают в пространстве. Это место, эти горы должны оставаться чистыми.
– Карими! – ее вызвали. Она вздохнула и перенеслась на зов.
Логово встретило Карими полумраком и сыростью. Свод огромной пещеры смыкался высоко над головой. В стенах пещеры, словно в гигантском улье, были выдолблены соты с запечатанными в них телами. Где-то среди них лежало истерзанное и разбитое, но все еще живое тело Карими.
Посреди пещеры около длинного стола копошилась старуха. Ее длинные седые волосы почти подметали кончиками пол пещеры. Рукава простого светлого балахона открывали узловатые пальцы с желтыми ногтями. Концы кожаного пояса старухи были украшены двумя колокольчиками, которые позвякивали при каждом движении.
Эта старуха – ее тюремщик, освободитель и спаситель в одном морщинистом лице.
– Зовущая, – Карими опустила голову в приветственном жесте.
– Оставь эти человеческие замашки, – буркнула старуха. – Лучше расскажи, зачем к людям полезла.
– Я…
– Твоя задача – чистить пространство. Находишь сгустки чувств – ровняешь. Ты – Ак-Тау – одна из хранителей Южных гор. Тебе выпала огромная честь послужить этому месту. Невероятная милость для такой жалкой трусихи.
– Я не трусиха! В чем моя трусость?
– Да? А кто думал: «Ой, меня не любят! Ой, меня бросили в горах! Ой, я так боюсь попытаться выжить, и поэтому сигану-ка я с горы!» Ты больше не человек. Человеческой жизнью надо было жить, когда ты была живая. Чего тебе не жилось человеком?
– Мне было плохо. Для меня жизнь рухнула!
– Да мне плевать, что там у тебя рухнуло… Пусть хоть в труху рассыплется и с Ничем сравняется. Посмела осквернить самоубийством это место, будь добра – искупи.
Карими замолчала. Начать рассказывать о своей жизни человеком? Не поймет. И слушать не станет. А объяснить хотелось. Оправдаться. Доказать, что у нее были причины так поступить. Закончить мучения. Закончить то, смысла в чем уже не видела.
– Ты хотела перестать быть человеком, ты это получила. Вы, человечишки, никогда не цените то, что имеете, – старуха нервно листала какую-то книгу. – Подбираешь вас, учишь вас, даешь вам невиданную силу и свободу. А в ответ получаешь неспособность запомнить простые правила: береги горы и не вмешивайся в судьбы людей.
– Ты учила меня всего три дня.
– Целых три дня! Цени!
– Моя «свобода» больше похожа на каторгу!
– Ты еще каторги не видела… И зачем тебе свобода? У тебя была свобода, и ты свободно прыгнула со скалы. Теперь ты принадлежишь мне, пока не заслужишь прощение.
– А кто решает, заслужила ли я прощение?
– Я, – осклабилась щербатым ртом старуха.
– И когда это будет?
– Когда я решу! – Зовущая сплела руки на тощей груди.
– И многих ты уже отпустила обратно?
– За последнюю тысячу лет… – бабка задумалась, шамкая губами и загибая пальцы. – Ни одного…
– Значит, и меня ты отпускать не собираешься?
– Куда отпускать-то? – старуха хихикнула, глядя на Карими, как на ущербную. – Переродиться ты не можешь. А тело свое сама же и исковеркала. Вон оно, там лежит, все ломанное-переломанное!
Старуха ткнула пальцем куда-то вверх:
– Иди, забирай. Проживешь в нем минуты две. Ну, может, три. А потом снова ко мне вернешься. Дань твоя мне еще не уплачена.
Карими чувствовала себя полной дурой. Старуха издевалась над ней с явным наслаждением. Чуть ли не приплясывала от удовольствия.
– А Свет? Где его столько набрать? Здесь людей почти нет.
– А кто тебе сказал, что Ак-Тау существуют только в горах? Каждый служит тому месту, в котором он намусорил.