Чем ближе мы подходили к реке, тем чаще и громче билось у меня сердце. Я даже стала подумывать, а правильно ли делаю, что иду смотреть на это чертово дерево. У меня до сих пор мертвый Артур в глазах стоит, а тут еще новое испытание для моей тонкой психики: надо представить, как Богун лез, вешал петлю, как просовывал голову… Ведь если мы не представим, не поймем, можно ли в этих условиях совершить суицид, значит Богун был не один, а с убийцей.
Алина в отличие от меня была совершенно спокойна. Всю дорогу она, не умолкая, тарахтела:
– Хорошая идея тебе пришла в голову – побывать на месте гибели Богуна. Говорят, что в месте, где было совершено убийство, особое информационное поле. Экстрасенсы и парапсихологи без труда могут прочесть информацию с этого поля. Да что парапсихологи! Обычные люди, тонко чувствующие природу, ощутят внутренний дискомфорт.
– А мы тонко чувствуем природу? – на всякий случай спросила я.
– А как же! Мы сразу поймем, что к чему. Нам надо только настроиться, прислушаться к себе, и мы обязательно поймем, что не так.
Мы с Алиной перешли по мостику на другой берег, нашли тропинку, зашагали по ней вправо и вскоре наткнулись на оградительную ленточку. Поднырнув под ленту, мы очутились на небольшой поляне, в центре которой на расстоянии пяти метров друг от друга стояли два тополя.
Алина сразу пошла к более взрослому дереву с раскидистой кроной.
– Этот. «Леша плюс Люба», – прочитала она и отступила на два шага назад, чтобы поискать глазами ветку, на которой мог повеситься Богун. – Как тебе эта? – она показала на ветку, росшую параллельно земле. – По-моему, ничего, подходящая. Ты бы ее выбрала?
– Типун тебе на язык, – ответила я и отвернулась. С моим хорошим воображением представить раскачивающийся на этой ветке труп ничего не стоило.
– Высоковато, – продолжала рассуждать Алина.
Услышав странный звук, сопровождающийся шорохом листьев, я опять повернула голову к Алине. Она подпрыгивала на месте, пытаясь дотянуться до ветки.
– А Богун был высокий? – спросила я.
– В том-то и дело, что нет. Может, чуть выше меня. Он был коренастый, но невысокий, от силы метр семьдесят. Как он повязал на этой ветке веревку? И пенька тут нет, чтобы спрыгнуть.
– Может, он залез на дерево и с ветки спрыгнул? – предположила я.
– А у тебя никакой веревки нет?
Я догадалась: Алина решила провести следственный эксперимент.
– Веревки нет, но в сумке лежит новый поводок для Бобби, – вспомнила я, что еще на прошлой неделе купила для нашего фокстерьера новый поводок и до сих пор ношу его в сумке, забываю выложить.
– Давай, – Алина выхватила у меня кожаный ремешок и стала карабкаться на дерево.
С моей помощью ей удалось дотянуться до ветки, повиснуть, затем подтянуться и с горем пополам закинуть ноги, сначала одну, потом вторую. Некоторое время она висела подобно ленивцу вниз головой, потом неожиданно сделала рывок и перевернулась. Теперь ей предстояло проползти по ветке и завязать поводок.
– Ну как, правдоподобно? – пыхтела с дерева Алина.
– По-моему, даже очень. Если ты смогла, то и Богун смог. Я так думаю.
Из-за соседних кустов послышалось покашливание и шорох: кто-то пробирался к нам, ломая ветки. Кто бы это мог быть? В голову полезли мысли одна страшней другой.
Теперь я не сомневалась, Всеволода Богуна убили.
«А вдруг это убийца, которого тянет на место преступления? – подумала я, прислушиваясь к шороху. – Маньяк, подкарауливающий жертву в парковой тиши. Вор, грабитель, насильник…»
От страха у меня свело ноги, при всем своем желании я не смогла бы сдвинуться с места. Алина замерла на ветке, крепко обняв ее руками. В собачьем ошейнике было больше жизни, чем во мне и моей подруге. Он как маятник раскачивался на ветру, привлекая к себе внимание, – петля, да и только.
– Вам помочь? – раздался хриплый голос.
Ветви кустов раздвинулись, и на свет божий явился бомж. Мужичок предстал перед нами в пиджаке поверх голого тела и штанах, которые были на три размера больше, чем нужно, и не падали благодаря веревке, продернутой в шлейки, предназначенные для ремня, и завязанной узлом-бантиком.
– Что? – отмерла я.
Бомж был не страшный, скорее смешной. Чем-то он напоминал лешего или домового: маленький, сухонький, с копной седых, давно немытых волос, торчащих в разные стороны.