Он сфокусировал "люма-лайт" на разложившейся темной плоти, прикрепленной булавками к разделочной доске, и на ней немедленно засветились ярко-желтым два пятнышка. Они были немногим больше шляпки гвоздя, располагались симметрично и не смывались.
– Я уверена, это татуировка.
– Да, – согласился Уандер. – Не знаю, чем еще это может быть. Ничто другое не подходит.
В холодном голубом свете кожная ткань со спины мертвеца имела мрачный грязноватый оттенок.
– Видите, какая она темная на этом участке? – Уандер обвел пальцем область размером с мою ладонь.
– Интересно, что это? – сказал Филдинг.
– Не понимаю, почему она такая темная, – задумчиво произнес Уандер.
– Может быть, черный или коричневый цвет чернил, – предположила я.
– Ладно, дадим поразмышлять над этим Филу, – проговорил Уандер. – Сколько сейчас времени? Знаете, очень жаль, что Эдит пригласила на сегодня гостей. Мне нужно идти. Доктор Скарпетта, оставляю вас за главного. Черт, черт, черт. Ненавижу, когда Эдит собирается что-то отмечать.
– Да бросьте, – улыбнулся Филдинг. – Мы же знаем, что на вечеринках вы своего не упустите.
– Я больше помногу не пью. Пьянею.
– Пьют, чтобы пьянеть, Нейлс, – напомнила я.
Настроение Фила Лапойнта нельзя было назвать хорошим, когда я вошла в лабораторию компьютерной обработки изображений, больше похожую на цифровую художественную студию, чем на комнату, в которой сотрудники разбирались с пикселями и изучали контраст всех оттенков цвета, чтобы показать лицо зла. Лапойнт был одним из первых выпускников нашего института, обладал достаточными навыками и решимостью, но еще не научился продвигаться вперед наперекор всем трудностям.
– Черт возьми, – выругался он, запуская пальцы в свои густые рыжие волосы, и наклонился к большому, двадцатичетырехдюймовому, экрану.
– Мне жаль вас отрывать, – сказала я.
Он нетерпеливо застучал по клавишам, затемнив серым цветом стоп-кадр с видеопленки, запечатлевшей момент ограбления ночного магазинчика. Фигура в темных очках и шерстяной шапочке казалась почти незаметной, но изображение продавца выделялось из-за яркого пятна – брызнувшей из головы кровью.
– Настраиваю изображение и так и сяк, но все равно ничего не получается, – пожаловался Лапойнт со вздохом. – Я уже начал видеть этот кадр во сне.
– Невероятно, – поразилась я, глядя на экран. – Посмотрите, какая свободная поза. Как будто не происходит ничего особенного. Так, походя, выстрелил в человека.
– Да, это заметно. – Он потянулся в кресле. – Убил парня ни за что ни про что. Я этого не понимаю.
– Годика через два поймете, – ответила я.
– Не хочу становиться циником, если вы имеете в виду именно это.
– Нет, не это. Просто наконец придете к выводу, что не всегда есть причины.
Он смотрел на экран, на последнее прижизненное изображение Пайла Гэнта. Я производила его вскрытие.
– Посмотрим, что мы имеем, – сказал Лапойнт, сдергивая полотенце с кюветы.
Гэнту было двадцать три года и два месяца. Он работал сверхурочно, чтобы накопить деньги на подарок жене ко дню рождения.
– Это, должно быть, принадлежит "человеку из контейнера". Думаете, это татуировка?
Перед тем как получить пулю, Гэнт обмочился.
– Доктор Скарпетта.
Я поняла это, потому что задняя часть джинсов и сиденье стула были пропитаны мочой. Выглянув из окна, я увидела, как двое полицейских удерживали его жену, бьющуюся в истерике.
– Доктор Скарпетта!..
Она кричала и била себя. Она все еще носила скобы на зубах.
– Тридцать один доллар двенадцать центов, – пробормотала я.
Лапойнт сохранил файл изображения и закрыл его.
– Где? – спросил он.
– Эти деньги лежали в кассе, – пояснила я.
Лапойнт развернулся вместе с креслом, открывая ящики в поиске нужных светофильтров и хирургических перчаток. Зазвонил телефон, и он взял трубку.
– Да, здесь. – Он протянул мне телефонную трубку. – Это вас.
Звонила Роза.
– Я связалась с банком, с отделом иностранных валют, – сказала она. – Деньги, о которых вы спрашивали, – марокканские. В настоящий момент один доллар равен девяти и трем десятым дирхема. Поэтому две тысячи дирхемов будут составлять примерно двести пятнадцать долларов.
– Спасибо, Роза.
– Есть еще одна интересная деталь, – продолжила она. – Марокканские деньги запрещается вывозить или ввозить в страну.
– У меня такое чувство, что этот парень делал немало запрещенного, – сказала я. – Позвоните, пожалуйста, еще раз агенту Франсиско.
– Обязательно.
Желание понять существующие в БАТ порядки быстро перерастало в страх, что я не нужна Люси. Мне отчаянно хотелось ее увидеть. Я повесила трубку и взяла из кюветы разделочную доску. Лапойнт осмотрел ее под ярким светом.
– Я настроен не слишком оптимистично, – доложил он.
– Только не начинайте видеть эту штуку во сне, – предупредила я. – Надежды мало, но можно попытаться.
То, что осталось от верхнего слоя кожи, походило на темно-зеленую поверхность болота, а подкожные ткани потемнели и высушились, как при копчении. Мы отцентровали разделочную доску под фотокамерой с высоким разрешением, подключенной к видеоэкрану.