Они вошли в лифт и нажали кнопку верхнего этажа. Гленна снова охватил панический ужас. Лоб его покрылся крупными каплями пота. Он закрыл глаза, и вдруг ему показалось, будто его грудь сдавливают огромные металлические обручи. Они сжимались все сильнее и сильнее, не оставляя ему никакой возможности дышать. Сердце стало бешено колотиться в груди, словно пытаясь разорвать обручи вместе с грудной клеткой и вырваться наружу.
Глава 3
Здание, в котором Ричард Крэйвен провел последние два года, представляло собой бетонную коробку прямоугольной формы, внутри которой находился небольшой дворик для прогулок. Угрюмую монотонность облика этого серого здания нарушали лишь несколько рядов узких окон, которые допускали в камеры дневной свет, но вместе с тем не позволяли заключенным видеть что-либо, кроме потемневших от времени тюремных стен.
Что же касается самих камер, то они словно специально были задуманы для того, чтобы наводить на своих постояльцев смертельную тоску. Их внутреннее убожество не уступало убожеству внешнего вида тюрьмы. Каждая камера — а их было двенадцать — походила на каменный мешок размером десять футов на десять и отделялась от соседних тонким металлическим листом, который позволял заключенным переговариваться друг с другом, но не давал никакой возможности видеть соседа, В каждой из камер находились металлическая койка, стул, стол, унитаз и раковина.
Камера Ричарда Крэйвена отличалась от всех остальных одним-единственным свойством — она была обитаемой. Остальные одиннадцать камер уже давно пустовали, так как власти Коннектикута не применяли смертную казнь около сорока лет. Собственно говоря, арест Крэйвена спас это здание от запланированного сноса по причине ненадобности. Когда начальник тюрьмы Вендел Растин узнал о том, что в его заведении скоро появится отпетый преступник, он лично проверил все камеры и даже провел в одной из них целую ночь, — он хотел убедиться в се пригодности для содержания преступника.
Что же до жильца этой камеры, то он вел себя спокойно, никогда ничего не требовал и не жаловался на плохие условия содержания. Может быть, ему и случалось испытывать животный страх перед близящейся смертью, но он не выказывал этого страха. Он переносил все тяготы тюремной жизни так же стойко, как и сам судебный процесс. «Они могут казнить меня, — часто повторял он, — но не могут наказать, так как невозможно наказать невинного человека».
В день своей казни Ричард Крэйвен, как обычно, сидел в камере с совершенно невозмутимым выражением лица и держал на коленях томик стихов английских поэтов XIX века. Стороннему наблюдателю показалось бы, что этот день для него ничем не отличается от множества других тоскливых дней. Когда в дальнем конце коридора громко лязгнул засов металлической двери, Крэйвен оторвался от книги и посмотрел на дверь камеры. Его красивое лицо оставалось непроницаемым, чем-то похожим на окружавший его со всех сторон серый камень. Он терпеливо ждал появления посетителя.
Увидев на пороге Энн Джефферс, он отложил в сторону книгу, встал со стула и подошел к ней поближе. Энн Джефферс бросила взгляд на его руки. Они были белыми, сильными, хотя и довольно изящными. Энн неожиданно представила себе, как эти тонкие пальцы разрывают человеческую плоть и пробираются к сердцу, и ей стало страшно. Взяв себя в руки, она набралась смелости и посмотрела ему прямо в глаза. Крэйвену уже давно перевалило за сорок, но внешне он выглядел лет на тридцать, не больше. У него были мягкие чувственные губы, волевой подбородок, прямой нос и широко расставленные глаза, которыми могла бы гордиться любая кинозвезда. Когда-то этот красивый овал лица завершался густой копной черных волос, которые делали Крэйвена похожим на молодого Байрона, но сейчас узник был острижен наголо.
— Вам не кажется, что если бы я совершил все те преступления, в которых меня обвиняют, то к этому времени на моем лице уже успела бы проявиться печать порока? Вам не приходило в голову, что одно осознание всей тяжести приписываемых мне преступлений должно было бы изменить меня самым необратимым образом?
Даже голос его остался тем же самым — мягким и убедительным.
— А вы когда-нибудь слышали о Дориане Грее? — невозмутимо парировала Энн.
Губы Крэйвена плотно сжались, но глаза остались совершенно спокойными, такими же, как и четыре года назад, когда его арестовали в Бриджпорте.
— Не могли бы вы быть чуточку милосерднее? — тихо спросил он. — Ведь именно вы убедили всех в том, что меня следует казнить.
Энн решительно покачала головой: