— Вам то что? — протирая платком уставшие глаза, равнодушно отметил я, — вы в накладе не остались, вы этими листками трясете, но вы приняли условия игры, а значить тоже хапнете и на теплые моря старость встречать.
— А если мне не все равно? — как выпрыгнул он из кресла и выкрикнул, — Понимаете мне не все равно! И сытая старость мне не нужна! Вам этого не понять. А я хочу творить, создавать, а не просто вкусно жрать потом высирая в заграничном сортире переработанные желудком отходы. Эх, а может я…
А может это на сделанных тобой аппаратах человек с планеты Земля отправится исследовать чужие миры. Это давно еще в детстве говорил ему дед. И всегда с гордостью добавлял, ты мой внук, а я принимал участие в создании первых ракет, это я делал оборудование для ракеты на которой полетел Юрий Гагарин, ты должен пойти еще дальше.
Дед был белорусом. В июне сорок первого года, его тринадцатилетнего подростка отличника в учебе по школьной путевке отправили отдохнуть в пионерский лагерь в Подмосковье. Через неделю грянула война. Белоруссия была оккупирована, возвращать стало не куда. Подросток сумел пристроиться к эшелону увозившему техническое оборудование в эвакуацию, чтобы там в голом поле построить завод, который даст фронту оружие. Оружие Победы. Мальчик встал к станку, рядом с ним встали другие подростки, старики и женщины, а почти все мужчины ушли на фронт. Это про них потом будут петь:
Двенадцатичасовой рабочий день в продуваемом ледяными ветрами цеху, спали у станков не раздеваясь, завтрак и обед это скудный рабочий паек. Никто не жаловался. Все для фронта, все для победы. Все для фронта… и падает в обморок усталая женщина мать троих детей, ее относят к угловой печке и отпаивают кипятком, а у станка уже встал другой… все для фронта. Сдавали кровь раненым, оплакивали близких погибших на фронте, посещали госпиталя, девушки отдавали праздничный шелк своих одежд на парашюты, все для фронта. Все… Все… Все…для победы. Жесткая дисциплина: прогул приравнивали к дезертирству; сделал брак — вредитель, враг народа. Дед и этого не скрывал, было и такое. Были и спекулянты и уклонисты, говна и тогда хватало. Жестокое было время, страшное, беспощадное и прекрасное, все знали ради чего страдают. Ради Победы.
Его дед за короткое время стал квалифицированным фрезеровщиком, умел хорошо работать и за токарным станком, его ценили, уже в пятнадцать уважительно стали звать по имени отчеству, а звали его Леонид Алексеевич.
Вся родня у деда погибла в оккупацию, корни были обрублены, возвращаться после победы было не куда и он остался на Урале. Тут он пустил свой корень и тут его приняла земля. Он работал днем и учился вечером. После войны вечерний техникум, потом институт. Он стал мастером участка после техникума, начальником цеха после института, затем главным инженером завода. Рано в восемнадцать лет женился, растил детей, потом нянчил внуков. А пройдя свой такой тяжелый и все же счастливый путь лег в уральскую землю, в ней он обрел вечный покой. Его старший сын Алексей Леонидович стал директором этого завода. В подлые девяностые, он сумел спасти предприятие от разорения и сдачи его корпусов в аренду под торговые склады и офисы, и умер от разрыва сердца. Он лег в эту землю рядом со своим отцом. Теперь тут в гостиничном номере передо мной сидит их сын и внук. И говорит:
— У меня знакомый есть, пожилой уже человек, соседствуем значит, дома рядом стоят, он профессиональный преступник — рецидивист имеет три ходки за грабеж. В девяностые круто и быстро социально адаптировался, теперь бизнесмен. Так вот он мне рассказывал, в зонах есть прослойка опущенных петухов, иначе говоря пассивных гомосексуалистов. Петушат или опускают в зонах педофилов, стукачей и тому подобные отбросы уголовного мира. Но не только за конкретные действия, как он говорил: «косяки», еще опускают просто слабых и не готовых и не умеющих за себя постоять. Так вот, — Леонид Алексеевич тяжело и мрачно смотрел на бумаги разложенные на столе, — у меня давно такое чувство, что у нас уничтожив профессиональное образование, разорив высокотехнологичные производство опустили всю страну. Теперь остается одно, откупаться ресурсами и как петухам в зоне жопу свою подставлять, сегодня чинушам, а завтра оккупантам.
— У вас просто депрессия, — тихо сказал я, — вот и видите все в мрачном свете. Столица тяжелый всех подавляющий город, а вернетесь домой, отдохнете, все пройдет.
— Ничего само по себе не происходит и не проходит, — отрезал он, — у меня не только техническое, но и экономическое образование. Пока отец был жив я его в Лондоне получил, да и в бизнесе уже давно работаю. Знаю о чем говорю. Хотите прогноз?
— Нет, — сразу отказался я.
Не люблю прогнозы, боюсь диагнозов. Сегодня жив и слава богу, а завтра день покажет…
Леонид Алексеевич как поперхнулся и нелепо застыл с открытым ртом. Не дать увлеченному человеку досказать свою мысль, это то же самое, что прервать половой акт. Грубо говоря стянуть мужика с бабы, когда он уже почти кончает, это жестоко. Да неловко получилось, человек о наболевшем, а я…
— Астрологические прогнозы не люблю, а вот ваше видение перспективы охотно послушаю, — бодро сказал я и уныло приготовился слушать.
— Запас прочности накопленный при советской власти уже закончился, — воодушевлено заговорил Леонид Алексеевич, — нового ничего не создано. Впереди я вижу сильные социальные потрясения, крах экономики и гибель страны. Именно поэтому капитал бежит из России, но это глупо, недальновидно и просто нелепо.
— Ну почему же недальновидно, — попытался возразить я, — это как раз очень разумно. Мы тут мрем от голода и войн, они там жируют.
— Нет глупо, — в азарте аж топнул ногой Леонид Алексеевич, — экономический коллапс скорее всего начнется не в России, а в США. Доллар рухнет в ближайшие годы. Американцы сами его обрушат, чтобы спасти от разорения свою страну. Все остальные останутся с никчемными и ничем не обеспеченными бумажками. Этот мировой финансовый кризис приведет к замкнутости экономик сильных государств. Каждый будет выживать в одиночку или в сильной спаянной группе, все остальные под утешающие заверения будут брошены на произвол судьбы и пусть победит сильнейший.
— Я не верю в крах Америки, — немного раздраженно заметил я, — извините, но говорить об этом глупо. Вы уподобляетесь бодрячкам кликушам из ряда «ура патриотов» это они утверждают: по пророчеству имярек США падут, мы воспрянем. Аллилуйя.
— Вы Марка Твена читали? — неожиданно спросил Леонид Алексеевич, я кивнул, немного озадаченный зигзагом его мыслей.
— Там помните в повести «Том Сойер» тетя Полли была? Так вот, — улыбнулся Леонид Алексеевич, — в год после начала финансового кризиса в Белый дом придет «тетя Полли», она одинаково выпорет розгами разыгравшихся на мировой арене Тома Сойера и негритенка Джима и отправит одного красить забор, а второго к насосу за водой. У американцев сильная промышленность, высокоразвитое сельское хозяйство, сплоченное население и вера в свои силы, это еще очень молодая энергичная и полная сил нация. Сбросив избыточный жир денежной массы, введя протекционистские пошлины на иностранные товары, они легко выживут и с минимальными потерями выйдут из кризиса. А затем еще и прилично заработают на этом. А вот те кто свой жирок хранит в действующих долларах USA зачахнут, а то и помрут от голода. А наши вертикально параллельные чинуши и их штатно откатные бизнесмены предпочитают доллар. Что они будут с ним делать заграницей после его падения? Слепцы! Один раз они уже влетели с американскими ценными бумагами, потеряли миллиарды, но смотрю, это их не чему не научило.
— Будут брать в евро, какая разница? — пожал я плечами.
— Евро умрет на следующий день после объявленной смерти доллара, — категорично заявил Леонид Алексеевич, — его поставит к банковской стенке и тут же расстреляет Германия, которой уже надоело подкармливать безвозвратными кредитами партнеров по Европе. Что остается?