Всеобщего внимания она, пожалуй, безболезненно бы не пережила.
– Впрочем, я считаю, что искусство беседы, как и искусство танца, не привязано к полу. – Сэр Эдвард взял бокал с вином и приподнял его, как делают, желая произнести тост. – Куда важнее тонкий ум и чуткое сердце, ну и опыт, без сомнения. А опыт обычно рождает милосердие. С вашего позволения, лорд Дуглас, мистер Брюс, мисс Флоренс, – он подался вперед, – дорогая леди Тулли, и с вашего тоже, выпьем за опыт и милосердие!
– Туше, – с усмешкой сказал лорд Дуглас и тоже поднял бокал.
Флоренс посмотрела на Дженни – та застыла с вымученной, искусственной улыбкой, обращенной к собеседнику. Взгляд же устремился в их сторону, к лорду Дугласу, – жадный и злой. На Флоренс она, к счастью, не смотрела, словно кузина была для нее пустым местом.
Все шло своим чередом. Слуги поменяли блюда. Перед Флоренс появился новый бокал с лимонадом, а перед ее соседями – новая порция вина. Дядюшка произнес короткую речь – ничего особенного, просто еще одно приветствие, вежливое и сдержанное. Леди Кессиди рядом с ним улыбалась с непонятным превосходством. Видимо, гордилась собой.
Флоренс сидела тихо, как мышка, и открывала рот только затем, чтобы положить в него еще кусочек еды – или сделать вид, что положила, потому что вскоре наелась. Очень хотелось встать из-за стола и не тратить время, но, конечно, это было невозможно: званые ужины существовали не ради еды, а ради совсем других вещей. Поэтому Флоренс осторожно рассматривала гостей, то и дело возвращаясь к лорду Маккензи.
Тот, казалось, не обращал на нее внимания. Он не обращал внимания ни на кого, кроме дяди Оливера и леди Кессиди, и вообще выглядел так, словно все происходящее нравилось ему не больше, чем самой Флоренс.
Может быть, он привык к числам и конторским книгам или к заумным юридическим документам – Флоренс знала, как они косноязычны, потому что читала некоторые письма и отчеты в обители. А к людям не привык, и для него этот ужин похож на птичий базар. Бенджамин, правда, говорил про лорда Маккензи другое: мол, тот жестокосердный скряга, злобный старик, в доме которого зимой не топят нигде, кроме покоев хозяина. И еще будто лорд Маккензи любит охоту, свирепую, кровавую, и в его поместье в соседнем графстве одно время каждую осень пропадали люди, домашние кошки и бродячие приходские псы. Но это слухи, уточнял Бенджи, верить им не стоит. Люди о богачах вообще всякое говорят.
Сейчас Бенджамин был где-то на другом конце стола, Флоренс не видела его, только слышала иногда голос и смех.
– Вы отличаетесь от сестер, – сказал вдруг сэр Эдвард тихо, не для всех – для одной лишь Флоренс.
Она вздрогнула, испуганная тем, что кто-то заговорил с ней, и не просто кто-то, а взрослый богатый лорд с золотой вышивкой на рукавах сюртука. Стоило ответить. Флоренс судорожно пыталась придумать достойную реплику, чтобы сэр Эдвард ни в коем случае не решил, что она флиртует или напрашивается на комплимент. Вот уж это она успела заметить в знакомых девицах! Почему-то подобное всегда вызывало неприязнь.
Флоренс подняла голову и смогла выдавить из себя только:
– Простите?
Сэр Эдвард улыбнулся и отвел взгляд.
– Силберы все белой масти, – сказал он. – А вы рыжая. Я бы сказал, золотистая, а не серебряная. И глаза у вас не как замерзшее озеро, а как добрый крепкий бренди.
Он бросил это легко, будто о погоде говорил, но Флоренс почувствовала, как краснеет. Леди Тулли осторожно сжала ее предплечье – и стало легче.
– Мисс Голдфинч, видимо, пошла в отца… – предположила она, и сэр Эдвард заинтересованно приподнял одну бровь.
Смотрел он на Флоренс. Она кивнула:
– Все так, милорд.
– Голдфинч, – произнес он тихо, словно уловил что-то знакомое и сейчас пытался вспомнить. – Голдфинч, рыжий. Я слышал о Томасе Голдфинче! – оживился он. – Талантливом пейзажисте из Эйдина. Один мой добрый друг любит его работы. Уж не…
Флоренс покраснела окончательно.
– Неужели?
– Сэр, я…
– Томас Голдфинч? – переспросил лорд Дуглас, пожалуй, громче, чем следовало. – У которого жена сошла с ума из-за его опытов в алхимии? Я слышал, она была…
Сэр Эдвард посмотрел в его сторону так, что на миг показалось, будто воздух стал тяжелым, а свет померк. Лорд Дуглас осекся и замолчал, но в его глазах читалось неистовое любопытство, и он смотрел на Флоренс уже иначе. Не как на прелестную дурочку, приложение к сестрам, за одной из которых он явно ухаживал, а как на отблеск сенсации, живое свидетельство чего-то невероятно интересного.