Бенджамин с тревогой наблюдал, как Флоренс стоит, прислонившись спиной к стене и прикрыв глаза, и дышит – правильно, размеренно, так, как учил ее врач, прописавший пилюли и выдававший на них рецепт. Раз в полгода рецепт приходилось обновлять; для этого врач приезжал в дом в один из дней, когда леди Кессиди Силбер не ждала никаких гостей.
Это было совсем не то, чем семья могла бы гордиться. Бенджамин, по его собственным словам, не знал, что в глазах отца хуже: поступок Аделины или болезнь, которая сидит в ее дочери. Возможно, Оливер Силбер видел в этом что-то сродни воле провидения, наказание ребенка за грехи его матери, но за услуги врача платил исправно и за пилюли тоже.
Рецепт хранился у Флоренс, лежал в надежном месте, а до ближайшего визита врача оставалось чуть больше полутора месяцев.
Флоренс, в спешке и панике сегодня придумавшая план побега, почему-то забыла включить в уравнение одну переменную – того, кто заплатит за услуги лекаря и за само лекарство, если она сбежит от Оливера Силбера к женщине, живущей в трущобах.
– Ох, дорогая! – Леди Кессиди всплеснула руками. – Я так за тебя рада!
Радость на ее лице была неподдельной, только – Флоренс могла поспорить на золотой, припрятанный под нижним бельем в комоде, – радовалась леди Кессиди не тому, что девица-приемыш, подопечная ее мужа, наконец обрела какую-то определенность в судьбе. Нет, радовалась она совсем иному: теперь-то эта девица из дома исчезнет, ждать остается недолго, до середины осени – а то и меньше.
– Что вы, тетушка! – Флоренс опустила ресницы и осторожно сделала глоток кофе из маленькой фарфоровой чашечки. – Я пока не получила ни одного предложения!
– Ах! – Леди Кессиди прижала руку к груди. – Я уверена, Оливер все быстро уладит.
Флоренс не сомневалась в этом, только вот радоваться не могла.
Была пятница, и в женской гостиной за завтраком пили кофе с булочками, а не травяной чай, как обычно. Леди Кессиди сидела на софе, раскинув юбки, слишком пышные для утреннего платья. Волосы ее, намотанные на папильотки, скрывала шелковая косынка, а под глазами белел толстый слой крема – какой-то очередной «Чудодейственный целительный вондеркрим мистера Н.», выписанный по каталогу. Леди Кессиди очень любила каталоги и выписывала по ним все «чудодейственное» или «волшебное».
Дженни, младшая дочь Силберов, страсть матери разделяла. Баночки, бутылочки, коробочки, от которых пахло аптекой, а также всевозможные хитрые устройства вроде охлаждающих камней для снятия отеков завораживали ее и манили, как сороку – блестящие безделушки.
А вот Матильда, старшая, презрительно кривила нос.
Они были здесь обе: белокурая красавица Дженни, чертами лица пошедшая в мать, а мастью в Силберов, и хмурая, надувшаяся как мышь на крупу Матильда. С книгой, конечно, хотя в обществе считалось, что чтение для девиц – напрасная трата времени и враг красоты.
Должно быть, в случае с Матильдой леди Кессиди просто махнула на все рукой: ее старшая дочь была поразительно некрасива. От Бенджамина Флоренс слышала, что один из самых несдержанных на язык повес сочинил как-то про Матильду стишок, где сравнил ее с большой злобной жабой. Ужасно – Флоренс, случись с ней подобное, никогда не вышла бы из дома и даже из комнаты и вообще умерла бы от рыданий, но Матильда то ли не знала о стихотворении, то ли умело прятала переживания где-то в глубине своей души.
Рот у нее и правда был жабьим – слишком широким и тонким, а глаза очень злыми. Умными и злыми. Матильда понимала, что ей, в отличие от дурочки-сестрицы, не стоит ждать от мира подарков. Это Дженни могла взмахнуть ресницами – и подарки падали к ее ногам, на тарелке оказывалось самое вкусное пирожное, а отец, ворча, подкидывал немного монет на ленты и мороженое. Матильде лент и мороженого тоже хотелось, поэтому она научилась быть тем, кого отцу так не хватало и кем так и не стал Бенджамин. Умным ребенком. Любимой дочерью, на которую можно положиться и таланты которой стоят не меньше, а то и больше, чем красота и нежное очарование другой.
Флоренс знала, что из этих двоих больше опасаться стоит именно Матильду. Дженни, впрочем, тоже умела вонзать острые коготки в чужую плоть и душу.
– Мама, – сказала она серьезно и тряхнула головой так, что серебристо-белые локоны изящно скользнули по плечам. – Почему папа выдает замуж сначала ее?
Пухлые губки Дженни обиженно дернулись, жабий рот Матильды, наоборот, скривился в ехидной усмешке, тут же прикрытой книгой, пока мать ничего не заметила. Флоренс постаралась сохранить спокойствие, такому в пансионе тоже учили, и учили хорошо. Можно сказать, доходчиво.