Натан ди Сарази с сожалением поглядывал на танцующих. Даже его мать не отказала себе в удовольствие пройтись тур с Буссом. Они были великолепной парой.
− Неужели вы не осчастливите меня ни менуэтом, ни монтаньяром? — обратился рейнх к Кайрин.
На ней марлотт живого шелка. Что само по себе привлекает внимание. Вдобавок, у молодой рани Сарази подвеска с рахшем и это привлекает внимания еще больше. Бэну Кайрин центр всеобщего внимания!
Наверное, поэтому вечер в Барбитоне напоминает ей прошедшие свадебные торжества. Только действующих лиц больше. А так все тоже самое. Избыточная любезность, многословные приветствия, повышенная внимательность к любым пустякам и затаенность, ожидательность, чутье момента.
− Вы были грубы со мной, − произнесла Кайрин с легким возмущением. Румянец пробился сквозь припудренные щечки.
Натан не сдержал самодовольной улыбки.
− Я исполнил свой долг.
− Речь не о вашем долге, а вашей грубости.
− Перестаньте, − отмахнулся Натан. — Это женщину красят стыдливость и наивность. Мужчине свойственно проявлять страсть и опыт.
− И где же вы почерпнули такой опыт? — спросила Кайрин. Её язвительность прорвалась наружу. Второй день она изображала из себя больную, отделываясь от законных приставаний Натана неподдельными (вне сомнений!) слезами.
Кайрин пожалела о сказанном. Пожалуй, слишком смело. Она опустила голову. Так глупо себя выдать!
− Вам как добропорядочной бэну это не обязательно знать, − выговорил ей Натан.
− А что мне знать обязательно? Сплетни о вас и Луиз ди Брогк?
От объяснений рейнха спасло появление миртаита[108]. Похожий на фламинго и видом − в розовом и черном, и походкой − высоко задирал длинные ноги, он прошествовал на середину зала.
Выждал паузу, добиваясь тишины. Разговоры послушно утихли. Стукнул в пол жезлом, увитым золотой лозой винограда, развел руки в стороны и замер.
Замер и зал.
− Достопочтимые киры…, − склоняется миртаит. − Несравненные бэну, − сгибается ниже, почти ломается в пояс. − Танец при свечах!
− Ах! — срывается выдох с губ восторженных красавиц.
− Хо! — оживляются довольные кавалеры.
Слуги гасят бра и напольные канделябры. Зал погружается в сумрак. Тени растворяются, прячутся среди людей, подслушивают разговоры, потаенно шепчут. Тихо-тихо, еле слышно. Лишь горячий воздух, касаясь кожи, выдает их.
Танцоры надевают маски. Под отстукивание миртаита начинают движение по кругу. Мужской круг внешний, женский внутренний. Никто не угадает партнера. Но эти минуты ожидания незабываемо волнительны! И тени. Неотвязны и цепки…
Звенят литавры. Круги прерывают движение, и распадаются на пары. Вихрь музыки взрывает напряженную тишину.
Сумрак… близость… искушение… вольность взглядов… вольность рук… манерность речей… наигранность чувств…
… − Вы пахните сливочным кремом.
− Вам нравиться сливочный крем?
− Я люблю его слизывать…
− Вы поэтичны…
− Поэзия только сладкие слова, не более…. Я сторонник действий…
− Звучит обещающе…
− Когда и где?
− Ммм… Послезавтра, в полдень, в церкви Святого Арту.
− Как я вас узнаю?
− А вот узнайте!
− Тогда я оближу всех кто там будет!…
Чувственность гитерн[109] сродни чувственности людей. Звуки то рвутся вверх страстным вскриком, то приглушены подобно сбившемуся дыханию. В мелодичности виол пение леса, шум прибоя, звон ветра… Пронзительность ротт − росчерк падающих звезд в ночном небе.
… − Здесь душно!
− Вам следует выйти на свежий воздух.
− Вы проводите меня в беседку?
− Где вы меня подождете?
− У выхода из зала у правой колонны.
− Я буду там раньше вас…
Каламус и органиструм… Молитва, вознесенная к заоблачным высям. К самым-самым! Кружится мелодия, кружатся пары, кружатся тени, убегая от света и не отставая ни на шаг…
… − Ваши объятья грубы!
− Я провел жизнь в пограничье. Там нет утонченных нравов. Неистовая дикость.
− Неистовая дикость? Удовлетворите мое любопытство…
− Есть вещи, которые не прилично рассказывать бэну.
− Разве я просила рассказывать?…
Тем, кто наблюдают, танец кажется затянутым, тем, кто танцует бессовестно коротким. Музыка сбавляет темп и стихает. Пары расступаются. Миртаит стучит жезлом. Мужской и женский круги движутся впротивоходе. Ударяют литавры, публика останавливается, раскланивается и расходится. Снимают маски. Слуги несут новые свечи. Минута, другая, опять светло. На многих лицах печать тайны, которую непременно выболтают.