— Я не просто хотела убить сына Ксантея. Я хотела отметить их души вечными шрамами. Точно так же, как они оставили шрамы на мне, — я пожимаю плечами. Этот человек, должно быть, увидел кровь и порезы на моей одежде, возможно, даже старые шрамы сквозь дыры в грязном хлопке.
— Как ты его убила?
— Когда я услышала шаги и приглушенные голоса, я отрезала ему руку. Его отец ворвался в комнату, и я махала рукой его сына. Он всегда называл Ксануса своей правой рукой, поэтому казалось уместным отдать ему руку сына в знак уважения. Затем я рубанула топором по шее, прежде чем все набросились на меня.
Моя слабая улыбка исчезает, когда я ускользаю от воспоминаний, избегая всего, что произошло после этого великолепного момента. Безжалостное избиение. Потеря сознания. Неумолимое солнце, когда они выбросили мое изуродованное тело в нескольких часах езды от лагеря и оставили меня гнить. Я прогоняю эти мысли прочь, вглядываясь в невозмутимое выражение лица мужчины.
— Почему они не убили тебя за то, что ты отняла жизнь у сына?
— Я не знаю. Может быть, они думали, что долгая смерть в пустыне больше подходит. Или боялись, что убийство им понравится так же, как и мне, и их соломенный домик рухнет.
— Ты бы сделала это снова?
— Да, — отвечаю я без колебаний. Смотрю мимо него на дверь, не уверенная, что когда-нибудь выйду из нее. — Я бы убила их всех, если бы могла.
— Почему ты просто не попыталась сбежать?
— Я пыталась. Однажды это почти сработало.
Я закрываю глаза, вспоминая ту прекрасную ночь, когда редкий шторм накрыл коммуну, когда мне было двенадцать. Я выскользнула из дома под дождь. Небо прочертила молния, а гром гремел вокруг, как барабаны. Свобода вливалась в меня с каждой каплей воды, которая попадала на мою кожу. Я надеялась, что смогу далеко уйти в прохладную, сырую погоду, но не рассчитывала на внезапный разлив по руслу ручья. Я не умела плавать.
Я открываю глаза и вспоминаю, как чьи-то руки обхватили меня за плечи, вытаскивая из быстро текущей воды.
— Они поместили меня в карцер для грешников в качестве наказания, — говорю я, пытаясь подавить дрожь при мысли о том, как меня запирают в узкий железный гроб. — Но это того стоило.
Я встречаюсь взглядом с мужчиной, и он долго смотрит на меня, прежде чем отойти и развернуться, поставив стакан с водой на стол слева от себя. Затем он подходит к противоположной стене и изучает одну из топографических карт.
— Ты поняла, что я имел в виду, когда сказал, что ты была на моей свалке? — спрашивает он. Не смотрит на меня. Его взгляд, кажется, пойман в ловушку закрученных линий рельефа на тонкой бумаге. Интересно, не там ли находится его свалка, где-нибудь среди этих холмов и долин?
Я на мгновение задумываюсь, прежде чем ответить. У меня все еще гудит в голове, а мышцы сводит судорогой. Решение проблемы похоже на попытку вытащить ноги из глубокой грязи.
— Это был ваш третий вопрос, но самый важный. Прозвучавший, как обвинение. Полагаю, это тайное место?
— В некотором роде, — говорит он, поворачивается ко мне лицом. В тусклом свете поблескивает нож, зажатый в его руке.
Мужчина делает шаг ко мне. Возможно, это мои последние вздохи. Я не двигаюсь и тихо наблюдаю, как он приближается в маленьком, узком пространстве.
Мужчина обходит меня и разрезает стяжки, стягивающие мои запястья.
— Пойдем со мной, — говорит он, крепко сжимая мою руку.
Мужчина не торопит и не нянчится со мной, когда мы выходим из офиса. Прохладный ночной воздух приносит облегчение моей сгоревшей коже. Мы находимся на какой-то промышленной строительной площадке, где земля выровнена бульдозерами, припаркованными по периметру, а временные сооружения усеивают один край пространства. Идем к зданию с брезентовым куполом и входим в обшарпанную белую дверь.
Мужчина включает единственный ряд люминесцентных ламп над головой, и неразборчивый звук приглушенного, отчаянного голоса заполняет обширное пространство.
— Она сказала, что ты дьявол, — шепчет мне мужчина, когда мы останавливаемся на границе света. Девушка привязана к стулу, который стоит на листах прозрачного пластика. Ее рот заклеен клейкой лентой. Я узнаю ее дикие глаза. Она из коммуны, которое только что бросило меня на безжалостное солнце пустыни.
— Зара, — выдыхаю я. Мое сердце бешено колотится, кровь шумит в ушах. Зара вглядывается в тень, борясь со своими путами. Струйка крови рисует багровое пятно на ее лице.
Мужчина наклоняется ближе, его низкий голос шепчет мне на ухо.
— Она сказала, что ее послали проверить, что ты мертва, и убить, если это не так. Когда я нашел тебя, она пыталась уговорить размозжить тебе череп камнем. Она умоляла меня помочь ей выкинуть твою испорченную душу из этого мира.
Должно быть, они хотели проверить ее преданность. Зара не из тех, кто выдвигает обвинения, хотя она никогда и не вступалась за меня. Она не вызвалась добровольно читать молитвы. Не поет гимны с большим чувством и не говорит на языках. Она не восхваляет на коленях Ксантея.
Но она все равно унижается. Она все равно поет, читает молитвы и раскачивается, воздевая руки к небесам в поклонении.
Она одна из них.
Я делаю шаг вперед, на свет.
Глаза Зары расширяются. Я вижу в них каждую мысль. Каждую эмоцию. Осознание. Облегчение. Опять осознание. Страх и безнадежность. Отчаяние и ужас.
Я не двигаюсь, поглощаю все это.
— Это проверка, — говорю я мужчине, когда он останавливается рядом со мной.
— Да.
— И если не справлюсь, я умру.
Мужчина кивает у меня за спиной.
Я справлюсь.
— Можно мне, пожалуйста, взять нож? — спрашиваю я, протягивая руку. Мужчина вкладывает теплую деревянную ручку в мою ладонь.
Зара ерзает на стуле. Она пытается кричать и брыкаться, когда я приближаюсь с лезвием в руке. Но я не иду к ней. Вместо этого я наклоняюсь и вырезаю большой квадрат из края толстого полиэтилена на полу.
Я встаю, звук огорченных криков Зары преследует меня, когда я останавливаюсь перед мужчиной, протягивая ему нож лезвием к себе.
— Скотч, пожалуйста, — говорю я, когда его глаза наполняются блеском. Он кивает в сторону столика справа от меня.
Я беру скотч со стола и подхожу к Заре, пластик шелестит в моей руке. Она качает головой, умоляющие звуки и плач приглушаются скотчем, прилипшим к ее губам, слезы скатываются по его серебристой поверхности.
Я накрываю голову Зары полиэтиленом, как саваном.
— Я должна поблагодарить тебя, — говорю я, закрепляя его на ее макушке. Хватаюсь зубами за потертый край скотча и отрываю его, приклеивая к нижней части полиэтилена. — Там, в пустыне, на меня снизошло озарение. Разве не за этим ты гналась все эти годы? Удары молнии от Бога? Хотя я понятия не имею, как Ксантей смог бы их интерпретировать. Ты знала, что это даже не его настоящее имя? Его настоящее имя Дональд Соверски.
Пот и слезы размазывают пыль по шее Зары. Я почти слышу, как бьется ее пульс, наполняя ее тело адреналином.
Я прижимаю конец скотча к задней части шеи Зары, приподнимая полиэтилен над нашими лицами, как будто мы две лучшие подруги, делящиеся секретами под одеялом.
— Я поняла, чем хочу заниматься в своей жизни. Я хочу справедливости за те шрамы, которые вы мне оставили. Я хочу убить всех, кого смогу найти, таких, как ты, пока не найду самого главного. Наихудшего. Но я должна с чего-то начать. На сегодня подойдет мелкая пешка, — запах страха исходит от кожи Зары. Я наклоняюсь немного ближе, она не видит никого, кроме меня. — Скажи Дональду Соверски-младшему, что тебя прислала Эйва, когда попадешь в ад.