— Да, конечно, — согласилась я. — В противном случае я пришла бы в ярость. Я хочу, чтобы ты добился успеха в своей работе, Филипп.
Я разговаривала в очень спокойном тоне, чтобы он не догадался, насколько я честолюбива в отношении него. Я всем сердцем стремилась помочь ему и делала все от меня зависящее для того, чтобы он был достоин славных традиций своих предков. Я знала, что премьер-министр был очень высокого мнения о нем и что окружающие предрекали ему блистательную карьеру. Но я мечтала о большем. Я хотела, чтобы Филипп воплощал в себе все лучшее и верное, что есть в демократии; чтобы он представлял не только взгляды своей партии, но и волю народа; чтобы он стал борцом за славу, единство и идеалы Англии..
Филипп редко рассказывал мне о своей работе. Но на основе нескольких брошенных им фраз я пришла к выводу, что он очень близко к сердцу принимает необходимость наладить более близкие отношения между колониями и доминионом, а так же все, что связано с деятельностью нашего Правительства. Я уже начала изучать общественное устройство Индии, чтобы к тому моменту, когда Филипп будет полностью доверять мне, не показаться ему полной невеждой. Но я не рассказывала ему об этом, поэтому сейчас мое замечание, как мне показалось, удивило его.
— Спасибо, Лин, — сказал он. — С твоей помощью мне будет намного легче. Я рад, что ты понимаешь, как много значит для меня работа.
— Естественно, — ответила я. — А как насчет вечера?
— Полагаю, прием устроят в помещении, — сообщил он. — Это будет не так интересно, но мы ничего не можем поделать. Как бы там ни было, давай подождем — уверен, что они заранее предупредят нас.
Мне стало страшно тоскливо. Я с неохотой поднялась и побрела в ванную, где провела гораздо больше времени, чем обычно, намазывая лицо различными кремами и полируя ногти. Я послала повару записку, в которой сообщала, что буду обедать дома. Я надеялась, что Генри составит мне компанию, хотя меня и одолевали сомнения по этому поводу: он очень редко приезжал домой на обед.
Генри обедать не приехал, зато приехала госпожа Уотсон, чтобы повидать Джеральда. Она прибыла в час дня в сопровождении молодого человека, Питера Браунинга. Госпожа Уотсон выглядела еще более фантастично, чем всегда. Ее волосы были выкрашены в новый цвет и стали теперь ярко-красными с золотистым оттенком. На самой макушке сидела совершенно невообразимая шляпка с вышитыми на ней двумя голубями. На лицо свешивалась вуаль, украшенная белым плюшевым горохом величиной с голубиное яйцо.
— Дражайшая моя Лин! — бросилась она ко мне.
— Ты выглядишь просто божественно! Я даже и подумать не могла, что нам выпадет такая честь. Где же твой жених? Только не говори, что он уже бросил тебя.
— Он обедает с премьер-министром, — коротко ответила я.
— Потрясающе! — проворковала госпожа Уотсон.
— Ты, должно быть, просто в восторге от того, что в последнее время вращаешься в обществе таких интересных людей. Приятное разнообразие после деревенской жизни в Мейсфилде, не так ли?
— Позвольте поздравить вас, — сказал Питер Браунинг, протягивая мне свою влажную и горячую руку.
— Ты все сделал не правильно! — опередила меня госпожа Уотсон. — Никогда нельзя поздравлять женщину, к тому же Лин, которая стала сенсацией сезона — только мужчину.
Мне стало противно от ее вульгарности и от совершенно очевидной зависти. Я изо всех сил старалась оставаться спокойной и держать ее на расстоянии. Когда объявили, что обед подан, я сказала, что тороплюсь, так как на вторую половину дня у меня назначена встреча.
— Уверена, что ты не заставишь нас гадать с кем, — потупив взор, проговорила госпожа Уотсон.
— С портнихой, — ответила я.
— Фу, как неромантично! — воскликнула она. — Не сомневаюсь, что если бы я была на твоем месте, я проводила бы с Филиппом каждую свободную минуту.
— Жаль, что Генри не удалось прийти домой пообедать, — сказала я, чтобы перевести разговор на другую тему.
— Я хотела видеть его, — заявила госпожа Уотсон. — Что это за болтовня по поводу домика в деревне? Одна сорока на хвосте принесла, что они с Анжелой как раз подыскивают себе что-то в этом роде. Интересно, что все это значит?
— Они решили, что детям будет хорошо проводить каникулы в деревне, — ответила я.
— Слишком много времени прошло с тех пор, когда они в последний раз уделяли столько внимания детям, — заметила госпожа Уотсон. Она улучила момент, когда слуги вышли из комнаты, и, наклонившись ко мне, тихо спросила:
— У них была ссора?
— Ссора? — переспросила я. — Из-за чего?
— Естественно, из-за Дугласа Ормонда, — прошептала она.
— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите, — надменно ответила я, испытав при этом огромное удовольствие.
— Да все ты понимаешь! — рассердилась госпожа Уотсон. — Не строй из себя дурочку, Лин. Скажи мне, я хочу знать.
— Я не сомневаюсь в этом, — проговорила я. — Мне придется спросить у Анжелы. Госпожа Уотсон пришла в ярость.
— Да-а, — обратилась она к Питеру Браунингу, — некоторые чересчур быстро привыкают к своему новому положению в обществе.
Я знала, что мне следовало бы ответить на ее выпад. Но вместо этого я рассмеялась. Госпожа Уотсон выглядела ужасно комично, когда произносила эту многозначительную фразу, она была похожа на рассерженного попугая.
После обеда я поднялась из-за стола и собралась уходить. Когда я была у самой двери, я услышала, как она принялась жаловаться на меня.
» Не обращай внимания, — подумала я. — Она жуткая женщина. Я могу только сочувствовать Анжеле, что ей досталась такая свекровь!«Одно из достоинств Филиппа заключалось в том, что его многочисленные родственники не будут вмешиваться в наши отношения. Это меня радовало: я чувствовала, что и без искусственно созданных сложностей наша семейная жизнь будет нелегкой.
Я поднялась в свою спальню, и вовсе не для того, чтобы собраться и уйти — просто я не решилась остаться внизу после того, как сообщила госпоже Уотсон, будто бы у меня назначена встреча. Все еще шел дождь. Капли с шумом шлепались на листву, сквер на площади производил гнетущее впечатление. Движимая желанием хоть немного развеять овладевшую мною тоску, я включила электрокамин. Подойдя к ящику, в котором хранила всякие безделушки, я достала книгу о Лонгморе с портретами предков Филиппа, на которых он был очень сильно похож.
Как странно, сказала я себе, что у меня нет его фотографии. Мне почему-то не хотелось просить у него. А у него была моя фотография — один из снимков, сделанных известными фотографами. Это был самый обыкновенный портрет. Мне он не нравился, но Филипп выбрал его из десятка других, сделал для него большую серебряную раму и поставил на письменный стол.» Он до сих пор так и не допустил меня в свою спальню «, — подумала я. Для него мое вторжение в его святую святых было осквернением памяти Нади, даже несмотря на то что ее портрет исчез, — для его мысленного взора место над камином не пустует.
Я раскрыла книгу, и оттуда на меня взглянул Филипп — стоячий воротничок и брыжи эпохи короля Георга. Он был непередаваемо красив, и все же мне казалось, что у того Чедлея взгляд был гораздо мягче и нежнее, чем у современного, которого я любила такой безнадежной любовью.
Я не могла не признать, что в облике Филиппа есть некая жесткость. Возможно, в этом сыграли свою роль сдержанность, через которую я была не в состоянии пробиться, и тот факт, что он всегда держал свои чувства под контролем. А может, это был отпечаток пережитых страданий и боли, которая до сих пор мучила его.
Я примостилась возле камина и задумалась о Филиппе из 1727 года. Любили ли его женщины так же, как Филиппа из 1939 года? Произошла ли в его жизни трагедия, или он обрел радость и счастье в любви? Я спросила себя, действительно ли это необходимо, чтобы, прежде чем испытать неземное блаженство, человек должен пройти через страдания? По всей видимости, чувства достигают своей глубины только после того, как человек познает боль и муку.