К тому же наши ночные развлечения привели к тому, что я стала позже просыпаться по утрам. Когда мне хотелось, чтобы завтрак подали в постель, мне нужно было только оставить снаружи около моей двери записку. Один или два раза я проспала почти до обеда.
— Я деградирую, — с грустью призналась я себе.
Я была готова и знала, что выгляжу чудесно. Вчера я спросила Анжелу, как мне одеться, на что она ответила:
— О, не слишком эффектно. Депутаты похожи на школьников: они не любят, когда то, что им принадлежит, бросается в глаза. Стоит мне оказаться с Генри в парламенте, у меня всегда возникает чувство, будто я присутствую на родительском дне в школе для мальчиков.
Я надела очень простое, но в то же время очень красивое платье из бледно-голубого крепдешина с белым воротничком и манжетами, которые гармонировали с белой соломенной шляпкой, отделанной голубыми лентами. Но когда вниз спустилась Анжела, на которой было элегантное платье из черного крепдешина, украшенное огромным букетом фиалок, приколотым к плечу, я увидела, что мне нечего было даже пытаться выглядеть, как она. Так что мне оставалось смириться со своим кукольным видом и признать, что я зря спорила со своей сестрой по поводу тех туалетов, которые она для меня выбрала. Теперь же я поняла, что она была права и что при моей полноте и светлых волосах мне никогда не удастся выглядеть столь шикарно.
За время моего пребывания в Лондоне я очень много узнала о том, как следует одеваться. Первое, чему меня научила Анжела, — как накладывать грим. Должна заметить, что даже чуть подкрашенные губы и слегка подведенные глаза совершенно меняли мой облик. Огромное удовольствие мне доставляло сознание, что на танцевальных вечерах я имею огромный успех: почти всегда моя карточка была заполнена через несколько минут после моего появления в зале.
В парламент мы отправились в “роллс-ройсе”. Анжела, как всегда, заставила нас ждать, и так как мы не успевали осмотреть здание перед обедом, мы сразу же отправились в ресторан. Генри сдержал свое слово и заранее заказал блюда, которые, должна отметить, показались мне верхом совершенства, хотя Анжела все время ворчала и делала вид, будто ей кусок не лезет в горло. Как только мы сели за столик, я оглядела зал, и Генри показал мне некоторых довольно известных деятелей.
— Вон там Макстон, вон он, — сказал он, — с двумя своими друзьями.
Я посмотрела в том направлении и с восторгом обнаружила, что лидер лейбористов выглядит именно так, как его изображали на карикатурах.
— Он не часто появляется в обеденном зале, — заметил Генри.
Он также показал мне сэра Патрика Ханнона, который напомнил мне веселого Джона Булля. Но Генри заметил, что он никогда не слышал, чтобы у Джона Булля был такой сильный ирландский акцент. В зале сидели Меган Ллойд Джордж и миниатюрная рыжеволосая Элен Уилкинсон. Но самый большой восторг вызвал у меня Уинстон Черчилль, который проходил по вестибюлю. Я с детства много слышала о нем и очень сожалела, что Генри не знаком с ним настолько близко, чтобы представить меня. Мне страшно хотелось поговорить с человеком, которого я считала своим героем. Возможно, мое восхищение Черчиллем было вызвано тем, что я прочла некоторые из его книг и знала, что он выступает против традиционного порядка вещей.
В политике мой отец придерживался консервативных взглядов. Он считал, что любое изменение приближает нас к революции. Я слишком много узнала из книг и еще больше от викария, чтобы принять взгляды отца, который свято верил: что хорошо для него, должно быть хорошо для нас и для наших детей.
— Тебе надо посмотреть, как выходит спикер, — сказал Генри. — А потом я отведу тебя на дамскую галерею.
Он повел нас во внутренний вестибюль, где была уже целая толпа, ожидавшая выхода спикера. Стоило ему показаться, как воцарилась благоговейная тишина, которую нарушила стоявшая рядом со мной девушка:
— Ого, он, наверное, изжарился в этом парике! — громко проговорила она на кокни.
Все тут же зашикали на нее, однако меня ее замечание рассмешило. Я едва сдержала смех, но торжественность момента была нарушена.