— Позвоните мне в том случае, если я понадоблюсь ей, — сказал Филипп. — Дайте мне знать, если состояние изменится, хорошо?
— Конечно, — проговорила она. — Вы будете в Чедлей-Хаусе?
— Мы сейчас едем туда, — ответил Филипп.
Я протянула руку матери-настоятельнице.
— До свидания, спасибо.
— До свидания, моя дорогая. Да благословит вас Господь.
Нашу машину окружила стайка мальчишек, мечтавших потрогать серую краску. Их сдерживало только присутствие шофера. Мы с Филиппом сели, и машина тронулась с мест. Я не воспротивилась тому, что Филипп приказал ехать к Чедлей-Хаусу. По приезде он дал указания дворецкому, чтобы тот соединил его с Анжелой и теми людьми, с которыми мы должны были ужинать. Я не знаю, о чем он с ними говорил, потому что поднялась наверх в его гостиную, легла на диван и закрыла глаза.
— Я отменил сегодняшний прием, — сказал Филипп, входя в комнату, — и все объяснил твоей сестре. Я приказал подать легкий ужин сюда.
Я была благодарна ему за заботу.
Он прикурил сигарету и сел рядом со мной.
— Закрой глаза, Лин. Постарайся заснуть.
Мне не хотелось говорить, поэтому я слабо улыбнулась и закрыла глаза, хотя знала, что заснуть не смогу.
Прошел почта час, когда раздался резкий звонок телефона, заставивший нас вздрогнуть. Филипп подошел к столу и взял трубку.
— Да, говорит сэр Филипп Чедлей. Спасибо, что сообщили мне. Леди Батли приехала? Отправилась домой? Большое спасибо. Я заеду утром. Спокойной ночи.
Я поднялась с дивана.
— Она умерла, — мои слова прозвучали скорее как утверждение, а не как вопрос.
— Она тихо скончалась двадцать минут назад, — ответил он. — Вскоре после нашего ухода она впала в бессознательное состояние. Ее мать не успела к ней.
— Я рада. — Сообразив, что Филипп не понял меня, я добавила: — Рада, что именно ты оказался последним, кого она видела. Она любила тебя, Филипп.
— Я знаю, — проговорил он. — Все это было безнадежно. Что я мог сделать?
— Я уверена, что здесь нет твоей вины, — сказала я. — Родственники Элизабет из кожи лезли, чтобы подыскать ей хорошую партию, а ты был добр к ней. Она все рассказала мне, она ни в чем не винила тебя. Она просто любила тебя. — Мой голос дрогнул.
Филипп обнял меня за плечи.
— Постарайся не быть такой несчастной, Лин, — попросил он.
— Я не несчастна, — ответила я. — Думаю, Элизабет не будет сожалеть о том, что оставила в этом мире. Просто… о, я не знаю… это ужасно бессмысленно — любить, страдать и вот так умереть, без всякой причины.
— А разве у других жизнь складывается иначе? — спросил он.
— Возможно, ты прав, — проговорила я, а потом задала тот самый вопрос, который уже один раз задавала сегодня: — Ты веришь в существование жизни после смерти?
Он отпустил меня и опустился в низкое кресло, которое стояло возле камина.
— Не знаю, — ответил он.
Я села на коврик у его ног и подняла на него глаза.
— Почему нам ничего неизвестно? — спросила я. — Почему у других, вроде матери-настоятельницы, есть твердая вера, абсолютное понимание этого вопроса, а мы с тобой теряемся в сомнениях?
— Я отдал бы полжизни за то, чтобы быть столь же уверенным, — проговорил Филипп, причем в его голосе слышалось страдание.
— Почему? — почти неслышно промолвила я.
Я боялась спрашивать, я боялась, что он отвернется от меня, и все же я с некоей странной для самой себя ясностью сознавала, что момент настал — момент, когда Филипп решится заговорить со мной и рассказать правду о себе.
— Почему? — переспросил он. — Потому, что будь я уверен в этом, я был бы спокоен. Я нашел бы умиротворение и освободился бы от пытки, которая мучает меня со дня ее смерти.
— Элизабет не боялась смерти, — мягко проговорила я.
— Я знаю, — сказал он. — Но Надя боялась. Она кричала, Лин, а я так и не смог забыть этот крик.
— Почему она так поступила? — прошептала я.
— Не имею ни малейшего представления. Если бы я знал, если бы она вернулась и рассказала, почему! Неужели ты думаешь, что я не мучился этим вопросом — днем и ночью, год за годом я спрашивал себя, почему? Ведь мы не ссорились, я решил, что она поддразнивает меня. Я думал, что она хочет испытать мои чувства, что в следующую минуту она улыбнется и мы окажемся в объятиях друг друга. Временами у нее бывала депрессия — а какой художник защищен от подобных состояний? Но эти явления были преходящими — маленькое облачко на лазурном небосклоне счастья. Я слишком сильно любил ее, чтобы не верить ее словам. Теперь же я понимаю, как быстро она могла перейти от слез к смеху. В тот вечер я был нежен с ней, я не сказал ничего такого, что она могла бы как-то неправильно истолковать. И вдруг она, прямо у меня на глазах, перекидывается через парапет — и кричит.