- Не нервничай? - от подобного ответа Анна опешила, воздух с трудом проглатывая, чуть им не захлебываясь. - Да я... Да мне... Господи, да мне такое привиделось! Вы... Да вы...
- Что привиделось? - в последнюю фразу вцепился коршуном Тарас, словно остальные слова и не слушая, будто опоить в поселке, в Вырухино, дело обычное самое, скучное.
- Волк привиделся! - почти закричала, всхлипнула Анна. - Ты.. Да ты... не приближайся ко мне! Чтоб ноги у моего дома не было! Или я полицию вызову!
И не оглядываясь, со всех ног со двора выбежала, кое-как, левым ухом слыша, как кричит в догонку Тарас: “Ань, подожди! Да подожди ты! Ты не понимаешь...”. Да только слышать, выслушивать объяснения у Анны желания не было.
До сих пор страх комом в горле застревал, не давал ни вдохнуть, ни выдохнуть; перед взглядом внутренним так и стояло лицо окровавленное - россыпью красных капель покрытое. А в ушах подвывание волка жалобное, зубилом раненого, душу рвало, в клочки превращало. Хоть лишь видение, вином отравленным вызванное, но такое реальное, ощутимое, как настоящее...
Во дворе, на крыльцо старое выскочив, Анна замерла, к дощатой стенке приваливаясь и от наплыва эмоций чуть ли не всхлипывая. Руки подрагивающие в волосы спутанные запустила, колтуны пальцами нащупала. Колтуны, а еще что-то острое, маленькое. На себя дернула и в удивлении замерла: на ладони иголка сосновая, сухая, желтая, лежала, вся в грязной жиже земляной измазанная.
Осторожно, словно боясь, но предчувствуя, что увидит, правую ногу согнула и на пятку уставилась - кожа о кору, в мясо содранная. Саднила, кровоточила предательски, как в видении странном, что из памяти не спешило выветриваться.
Из дома бабкиного шум раздался - половицы натужно скрипнули, топот ног барабанной дробью пронесся, а за ним и грохот глухой последовал. Анна вздрогнула, иголку откидывая, и внутрь, в комнату, что в темноте утопала, кинулась. Никого, только стол, только печка, стулья все также поваленные. В спальню вбежала, ступни о доски счесывая, капли крови из пятки разодранной повсюду за собой оставляя, но и там ни души, даже мыши не пискнули.
Снова грохот.
Анна обратно - в комнату с печкой. Но вновь никого. А топот все слышался, со скрипом смешивался, издевательски нервы и без того напряженные, щекотал, насмехался.
Печку обошла, в пыли, паутине платье вымазав - хоть от платья того лишь название - и ногой налетела на кольцо железное, круглое, в деревяшки как впаяное.
Снова топот. Да только теперь понятно откуда слышимый - из-под досок, из-под пола, слоями неровными пыли покрытого. В темноте два мазка от ступней кое-как были видимы, различимы едва ли, но одно точно - свежие.
Опустилась на корточки, двумя руками за железку взялась, губы закусывая, и на себя потащила. Кольцо звонко грюкнуло, и дверца от погреба поддалась, не без скрипа, но с легкостью.
Вниз уходили ступеньки - не деревянные, а каменные, в паре мест сколотые, но пойди разгляди в темноте, без фонарика; там и там, на стене в каждой трещинке паутинка виднелась черная, на вид очень старая.
Топот стих. Кто бы ни был внизу - затаился, больше не дергался.
- Эй! Кто здесь? Это... Это мой дом!
Хотела сказать уверенно, но голос дрогнул предательски, как всмотрелась в темноту, к ступенькам ластящуюся. Незваный гость отзываться не думал, молчал - даже дыхание Анне не слышалось.
- Хорошо, значит, я тебя здесь закрою! Стул на дверь поставлю!
Сказала громко и дверцу захлопнула, да только саму вдруг от страха подташнивать начало. Да и коленки дрожать предательски стали, как только представила, кто внизу мог спрятаться - и волк, и парень с зубилом перед взглядом мысленным вдруг замерли. И капли крови, как наяву, с серой шерсти закапали...
По ушам резанул топот - быстрый, отрывистый, словно там, внизу, кто-то со всех ног по ступенькам наверх кинулся...
5.
Анна на шаг отступила, чуть не отпрыгнула, взглядом по потемкам прошлась, высматривая, что бы выхватить. Как назло ни тяжелого, ни острого в доме бабки не было.
Дверца в полу чуть скрипнула.
Пальцы белые, тонкие оттуда высунулись, в доски впились, подрагивая. Указательный, на левой руке, - в двух местах перебинтованный, с ватками кровью пропитанными, бурыми.
А следом лицо показалось, выглянуло: волосы черные, в чернилах выпачканные, прядями длинными на кожу белую падали, а глаза голубые двумя бельмами на Анну уставились.
- Мария? Мария, так ведь? - голосом дрогнувшим Анна спросила.
Та в ответ только волком уставилась.
С опаской, медленно, из подвала выбралась, сорочкой белой за доски цепляясь, в паре мест затяжки оставляя. Молчала угрюмо, но губы подрагивали, будто шептали беззвучно что-то одной только ей понятное.