А ведь ни замка, ни щеколды - значит, что-то сверху придвинули. Да только ни легче от этого, ведь на ни сантиметр дверца не дернулась, не сдвинулась.
Анна еще сильнее надавила, ногтями впиваясь, занозы в пальцы болезненно всаживая. И еще. И еще... Чуть отклонилась, с разгону двумя руками ударяя, наверх вдавливая. Но дверца даже не скрипнула.
Обессиленно Анна на ступеньки упала, в щели над собой всматриваясь, но там, наверху, в доме бабке темень стояла, хоть глаз выколи.
- Эй! Выпустите! Я звоню в полицию! Это не законно! Вас арестуют!
Крикнула угрожающе, а сама телефон свой разряженный вспомнила, что на траве, во дворике, так и валялся, матовым экраном поблескивая.
- Эй! Я кричать буду!
И заколотила кулаками в бессилии. Но кто бы вверху не затаился, не замер, а угрозы мимо ушей пропустил, не подумал за кольцо в двери взяться, схватиться. А может он и ушел, так и оставив в одиночестве пленницу.
Анна, уже слезы теплые на щеках чувствуя, в последнем рывке, все силы вложив, навалилась на доски. И раз...
Устало на ступеньки села, ногой задевая фонарик мигающий, и всхлипнула. От страха, усталости, а еще безысходности.
- Да пошли вы к черту! Поняли?! Психи ненормальные! Да у меня друг есть, он всю вашу деревню в с камнями сравняет, поняли?! Только поймут, что я из дыры этой не вернулась - меня все искать кинуться!
Кричала в злости, но сама понимала, что больше - бессилия. Кто бы не запер ее - плевать на закон, на полицию ему было.
Анна собралась, слезы вытерла, мысленно по щекам себя похлопала и схватила фонарик. Сдаваться никак она не могла себе позволить. Ни сейчас, ни в подвале поселка Вырухино.
Быстро спустилась вниз, вновь взглядом стенки обшаривая - только теперь что-то железное, тяжелое высматривая, чем доски выломать можно было бы. Но в свете мигающем ничего кроме люльки не было. Совсем ничего. Даже камня, от стенки сколотого, разве что мелкие, на крошку похожие, но толку от них?..
Анна села, упала, на пол холодный, руками глаза закрыла, надеясь, что весь ужас внезапно закончится, как видение с волком в лесу. Но оно и не думало...
Просидела, покачиваясь, минут пять, десять, иногда на часы посматривая - стрелки как нехотя, еле-еле двигались, будто замереть готовились, но не решались. В голове же мысли осами вились, одна на другую наскакивая: “Может, Тарас найдет? Извиняться придет за вино? А вдруг уже пришел... Вдруг это он здесь запер? Или Алевтина... Или Мария... Или еще кто из поселка. Здесь же все ненормальные!”.
По волосам провела, колтуны нащупывая, покатала их между пальцами - успокоительно. Как учили ее когда-то, задышала медленно: вдох носом, выдох через рот медленный. Сердце уж не так постукивать начало.
Взгляд упал на папку с бумагами, осторожно, отвлечься пытаясь, Анна лист недочитанный в руку взяла, фонарик на буквы направила.
“Ѻкрꙋжнаꙗ граммахъ митрополита Ѻнꙋфрїꙗ, приглꙋшающаꙗ на ѻткрытїѥ Свѧтотро́ицкаго женскаго монастырѧ рѧдомъ съ поселкомъ Вырꙋхыно
Ѻнꙋфрїй Сватинскый, Милостью Божьей Архыѥпископъ-митрополитъ Кыѥвскый, Галицкый, и всеꙗ Россїи...
Всѣмъ посполище Россїйскаго рода... ѥсть намъ самымъ православнымъ сыномъ Восточнаго благочестїꙗ... въ назначоный часъ до зъежаняся и до згодноѥ намовы на Свѧтотро́ицкый женскый монастырь въ рокꙋ теперешнемъ 1609 мѣсѧца Іюлѧ 3 ведле новаго, а ведле стараго 23 Іюнѧ..”
Дальше бумага совсем от времени вытерлась, стерлась, чернила в кляксу одну большую слились, только строчек через десять разобрать что-то можно было.
“...и благославенїѥ нашого смиреніꙗ зъ побожностѧми вашими зоставало; Чого милости вашей вѣрно спрыяѥмъ. ЗЪ монастырѧ Петровскаго церкви Золочевской. Въ Кыѥвъ мѣсѧца Апрѣлѧ 9, 1609 рокꙋ”.
Анна, как в иступлении по записям прошлась, лишь на грани сознания лениво отметила, что не место таким бумагам в подвале дома заброшенного, а скорее в музее, среди документов архивных, древних лежать должны, аккуратно сложенные. Но в душе ничего не вздрогнуло, мысли все о выходе из подвала были, да только совсем не веселые...
Фонарик замигал вдвое чаще обычного, а свет потускнел - совсем, со всех сторон, дикими зверьми темнота накинулась. Анна вся сжалась, бумаги поближе придвинула и через силу дальше себя читать заставила.
На другом листке дерево нарисовано было, кривыми, неровными линиями, родословное, да только не очень-то большое, ветвистое.
Авксентий и Марфа в самом верху, от них вниз двое детей: Прохор и Евдокия. На Евдокии все обрывалось - ни детей, ни мужа, а вот у Прохора жена оказалась Лада и ребенок один - Вера.