Поднялась, вскочила и вперед побежала быстро. Вперед к свинарнику заброшенному. Вперед к жителям странным, которые наверняка что-то знали, скрывали, какую-то тайну зловещую, которая бы все объяснила и по местам расставила.
Лишь краем сознания Анна отметила: “Откуда девчонка странная имя знала? Ведь “Аня” сказала”...
Но думать уже не могла, не хотела, а просто бежала вперед, порывы холодного ветра чувствуя, что по лицу, в крови измазанному, плетьми ударяли, хлестали. А впереди, из-за очередного холма, уже странный гул слышался.
Как ближе подошла, холм обходя, слева, так уже мелодия бойкая свирели чудиться стала, а следом притоптывание понеслось громкое, требовательное. Свет теплый, обманчиво ласковый, сотен свечей озарял здание - полуразрушенное: пеноблоки, ветром разбитые, покрытые черной плесенью; сквозь дыры и стойла деревянные виделись - трухлявое дерево, старое. А внутри все жители собрались, вокруг кормушек столпились и в такт свирели притоптывали, чуть прихлопывали, будто в трансе едином, что волной всех накрыл, захлестнул и не спешил уж выпустить.
Затаилась Анна, к траве припадая, носом жадно запах втягивая - прелым сеном пахло, а еще гнилью противной. Взглядом по пеноблокам прошлась и увидела странные символы: трезубец вниз перевернутый повсюду был выдолблен.
Сквозь толпу разглядела и Алевтину в черной рубе, красным поясом подпоясанной; вздымала руки вверх, голову закидывала, а губы шептали слова, в общем гаме неслышимые.
Свирель надрывалась, все тоньше, но громче, а топот ног в транс загонял уж не только жителей - Анна сама не заметила, как в такт головой задергала.
Над ухом - карканье, порывом ветра волосы Анны вздыбились, а в следующий миг на землю, сухую, в двух ладонях севернее, черный ворон сел, приземлился. Глазками маленькими в лицо уставился, изучающее, не как птица, а как человек - осмысленно. Большой, такой не ладонь не поместится, с клювом мощным, опасным и перьями - иссиня-черными, чистыми, острыми, будто сотни ножей в тело всажены.
Как только приблизился, холод тело Анны сковал, до самых костей просочился, окутал, заставил мурашки повсюду выступить. Но больше от страха липкого она вдруг поежилась, кое-как на шаг в бок отодвинулась. Не решилась махнуть рукой, чтоб птица вспорхнула и в покое ее оставила, не смогла, испугалась, да только чего и самой неведомо.
Свирель громко пискнула: Анна от ворона отвлеклась и на свинарник уставилась, вовремя. Расступилась толпа, а за ней видна стала кормушка, как лодка длинная, деревянная. Деревянная, бурая, потеками крови пропитанная до последней щепки, до основания. В кормушке - младенец, голый, крошечный, худее некуда, извивался дергался, руки раскидывая.
Из толпы показался Тарас в одежде бежевой, холстяной, с кубком как из чистого золота. То ли кровь, то ли вино алое на дне сосуда плескалось, в лучах свечей поблескивало. Поблескивало, через мгновение, уже на теле младенца бледного.
Следом из толпы бабка в черном выступила, одна из тех, что на родах повизгивала, пальцы в рот роженице засовывала. В руках держала миску тоже из золота, а в ней бурого меда доверху. На младенца кричащего тут же вылила. Медленно, нехотя, густое “золото” по тельцу растеклось, на макушке нимбом застыло, а старуха обратно в толпу не кинулась, замерла рядом с кормушкой, голову в небо вскинула, как в молитве.
Толпа все притопывала, пламя свечей на стенах играло жуткими бликами, черная плесень же будто двигалась. Анне казаться уж начало в свете расплывчатом, что не стены, а люди черным налетом пушистым покрытые.
Пожирает их лица каменные плесень, под поры просачивается, но не в тело, а в душу. Душу не светлую, темную, грязную, во взглядах пустых проглядывается, что на младенца направлены.
Алевтина неистово вскрикнула, руки воздев, а затем из-под рубы топор выхватила, с рукояткой медной, до блеска вычищенной. Лезвие же хоть и острое, но в паре мест сколотое, с пятнами бурыми, не отмытыми.
Младенец вскрикнул, прорвался визгом сквозь надрывное звучание свирели, плачем залился.
Анна всем телом вперед дернулась, нож в руке левой сжимая до хруста, до боли. Но шага не сделала, как вспорхнул ворон хищно, крылом по щеке ударяя болезненно. Чуть не рухнула Анна, руку невольно выставила. Готовилась, что прямо сейчас ворон в атаку вновь кинется.
Но птица же замерла в воздухе, будто зависла, с места не могла сдвинуться, а взгляд умных глаз на часах, что на руке выставленной, остановился. И время в тот миг будто замерло, хоть над ухом Анны и тикало: “тик-так-тик-так”.
- Вот он! - Алевтина вскрикнула.