Свирель же тут же затихла, да и топот перестал слышаться. Анна сглотнула, от ворона взгляд отвела и на свинарник глянула. На нее все смотрели, все жители, истуканами замерли и уставились мрачно, но больше испуганно...
Карканье ворона тишину наступившую быстро разрушило. Ветром холодным, морозным Анну откинуло, жестко швырнуло на землю каменную. Землю каменную, покрытую изморозью.
В голове зашумело, уши закладывая, но Ана на ворона взгляд вскинула с глазами черными, маленькими встретилась, не сдаваясь. А после вскочила и к свинарнику кинулась, прямо в толпу - опешившую.
Сама понимая, что выглядит словно бешеная, локтями пихнула тех, что поближе, проход закрывали, и к кормушке выскочила. Жители же на нее и не пялились, только на ворона, клювом щелкающего, позади, у холма замершего.
Анна младенца из кормушки выхватила, вязкий мед на пальцах чувствуя. В одной руке - нож, выставленный, в другой - малыш, к груди прижимающийся, уже не всхлипывающий, но дыханием кожу щекочущий. Будто тоже все понимающий.
- Анна! - угрожающе Алевтина крикнула и со всех сразу же оцепенение скинула.
Бабка, что слева от кормушки замерла, тут же бросилась, руки выставила. Анна махнула ножом, чуть лезвие в кожу дряблую не всаживая, но уже на плечах чувствуя ладони сильные, что в землю вдавливали.
Всхлипнул младенец, ворон закаркал, а еще один крик Алевтины в самую душу пробрался: “Он уже обречен”.
За волосы, в паклю спутанные, кто-то вцепился; на руке, младенца держащей, кто-то повис; на спину, от взглядов зудящую, кто-то уже навалился, а Анна глаза закрыла, молясь, хоть и не сильно-то веруя...
... Звуки все стихли, тишина как обухом треснула, а тяжесть пропала - никто со спины не наваливался, волосы не тянул, не оттягивал, руками в землю не вдавливал.
Глаза распахнула Анна да так и замерла, младенца плотнее, сильнее, к груди прижимая, плачущего. Темень вокруг, но кое-что видимо: в серебристом слабом свете молодого месяца со всех сторон полуземлянки выросли. Срубы на метр из земли высунулись, крыши двухскатные, землей и травой присыпанные, бока широкие выставили.
Полуземлянок таких - десять штук, меж холмов, меж лесов сосновых спряталось, но ни частокола, ни забора, только терен колючками вокруг них змеей вился.
У одной из землянок Анна увидела женщину, на коленях сидящую, на земле что-то веточкой ивы чертящую: голова покрыта платком серым, но волосы золотистые выбиваются, в шерстяной рубахе длинной, в паре мест скатавшейся, и штанах сермяжных, широких, а на ногах - ничего, босиком, как только не холодно. Анну она не замечала, хоть младенец и всхлипывал, только под нос напевала:
“Покажися, поступися по дороге, долу
Покажися темнооче, бурею пологой
Проломися чернооче сквозь колючи логи
Погряди же чернобоже в нонешнюю пору...”.
Рядом с ней, на землю, как из воздуха темного соткался и приземлился вдруг ворон черный. Черный, чернее некуда, а как появился, так и месяц тучами рваными тут же прикрылся и затаился.
А Анна вздрогнула, на шаг отступила растерянно, малыша прижимая, обнимая, словно родимого. Узнала ворона, того же ворона, что на нее кинулся, а как появился так и холод снова на нее набросился, поцеловал волосы изморозью.
Но не боялась женщина, прямо в глаза-угольки птицы уставилась, ладонь протянула открытую и вновь запела шепотом:
“Чернобоже, чернобоже, во всемногих личинах
Во бездоднных пучинах...
Чернобоже, чернобоже, да узре твою силу Во безкрайних равнинах...”.
Птица нахохлилась, голову вскинула, клюв распахнула и странно, по-дикому, взвизгнула. Женщина тут же склонилась почтительно, тихо ответила:
- Се гряде хлад, дорогу проторит по нам, погост из селения зробе... Не дажди худа, не дажди лиха. Не за себя прошу, навий владыка...
Ворон с места, в воздух взвился, крыльями раза три, не больше, хлопнул и в ночи растворился.
Дверь одной из землянок тут же открылась, как по щелчку оттуда мужчина в сорочке из белого льна вышел, чуть ли не выскочил: большой, весь из себя внушительный, с волосами цвета золота длинными.
- Евдокия!
Женщина тут же вскочила, ладони отряхивая, траву прилипшую скидывая и на него уставилась. Переглянулись, будто поговорили мысленно, и она к землянке маленькой шажками быстрыми поспешила, чуть ли не на цыпочках.
А Анна стояла все, никак не могла с места двинуться, ребенок же тоже - молчал, не думал даже пытаться вырваться. Вдвоем наблюдали, смотрели, как странная парочка под землей тихо скрылась. Лишь когда дверь деревянная хлопнула, быстро закрылась, Анна шажок нерешительный сделала. Сделала, ближе к землянкам, да только бестолку - не заметили.