Духота на Анну, и правда, накинулась, коконом горячего воздуха окрутила, капельки пота по всему телу заставила выступить. А от хлеба пряного, теплого, защипало небо; язык вспух от специй, зачесался, да и трещинки на губах, как от жара вспыхнули, будто поцелуем огненным Анну погода местная наградила вместо приветствия.
Рука к стаканчику дернулась, но колокольчик внутри в колокол превратился, в большой, церковный, как Тарасом упомянутый, и загрохотал предупреждающе.
Замотав головой, Анна в рюкзак полезла, бутылку с водой доставая и жадный глоток делая. А Тарас напряженно, внимательно наблюдал коршуном.
Женский крик вдруг пронесся по улочкам - громкий, страшный, пронизывающий. Анна вскочила, не выдержав, и с места к воротам выбежала, босиком, по траве, по веткам поломанным - Тарас тут же следом кинулся.
На улицу Анна выглянула и замерла - у дома, через три от бабкиного, толпа собралась, замерла. Как поселок весь у ворот деревянных собрался и во двор уставился. От мала до велика: и старики, и дети - не по себе от картины Анне стало. Давить всеобщее молчание начало, а из дома вновь крик донесся пуще прежнего, а затем и звон - тонкий, но громкий, уши закладывающий.
Рука Тараса на плечо опустилась, тяжелая, в землю вдавливающая.
- Что происходит?..
Парень замялся, смутился, уже в сотый раз за последние минут десять, пятнадцать, и Анна не выдержала. Руку скинула и быстрым шагом к толпе направилась, чувствуя, что в нехорошее что-то ввязывается...
3.
3.
Люди, как люди, у дома стояли: в одежде привычной - кто в джинсах, кто в платьях, да только истуканами замерли, крики женские - теперь понятно, что женские - слушали спокойно, обыденно и как ждали чего. Не по себе от этого Анне стало, противно как-то, страшно.
Как подошла, так на нее все уставились, но и слова никто не сказал, не дернулся поздороваться.
На мгновение вся решительность Анны улетучилась, спряталась, о спокойствие странное местных разбилось, как волна на камень прибрежный налетевшая. Захотелось сбежать от толпы, от дома подальше и спрятаться, затаиться, но новый крик из дома донесся, а за ним - звон, ушные перепонки разрывающий, в мозгу вечным следом отпечатывающийся.
Над ухом Тарас запыхтел, дыханием кожу обжигая, щекоча, но остановить не решался, остальные - подавно. И Анна фурией бешеной, злой и напуганной меж людей пролетела, в два шага двор позади оставив, и оказалась в доме. В доме темном, почти полностью во мрак погруженном - только через дверь открытую, настежь распахнутую свет прорывался и на кровать железную, с тонким матрасом падал.
А на кровати девушка, роженица, в одной лишь сорочке белой лежала, извивалась угрем и вскрикивала. Вокруг три бабки скакали, как не в себе, словно в танце шаманском - одна из них Алевтина, уже Анне знакомая, гремела тарелками старыми, медным. Гремела так, палкой железной по ним ударяя, что по всем улочкам, домам соседним звон разносился, а ведь прямо над ухом роженицы грюкала, к лицу белому от боли наклонялась, словно измываясь над бедной.
Как в унисон крикам роженицы повизгивали бабки, откуда только мощь такую в легких брали, не вхрипывали.
Остолбенела Анна, замерла истуканом похлеще местных, что перед домом столпились, за зрелищем странным, жутким наблюдая. А бабки и не думали униматься, успокаиваться - одна сзади к роженице подскочила и за голову ее схватила, в волосы растрепанные впиваясь, большими пальцами челюсть вниз оттягивая. Вторая же тут же, как по команде, два пальца в глотку запихнула, на язык надавила, будто хотела, чтобы вырвало девушку, скрючило.
Та ногами забила, задергала, ладонями по кровати заскребла - прямо как бабка Вера перед смертью, что в конвульсиях мучалась, да только не сцена смерти перед Анной была, а рождения жуткого.
Сильные руки Тараса Анну обхватили за пояс и из дома, на улицу, подальше от криков вытолкнули. Сама не заметила, как на траве сидящая у крыльца оказалась, все дрожащая, дергающаяся, с глазами от слез набухшими. Когда последние набухли и вовсе не поняла, но дышать трудно стало, воздух в горле замер, как пробкой закупоренный, а низ живота затянул предательски, не вовремя. Затянул болью из прошлого - болью душевной, а не физической.
- Роды принимают. Мешать не стоит, - как сквозь туман пробивался голос Тараса, с трудом, еле-еле. - Ты в порядке?
Анна и рта раскрыть не могла, ни то что слова вытолкнуть - сцены странные перед глазами проносились, навсегда в памяти отпечатываясь, а ладони невольно на низ живота так и ложились. Тарас движение заприметил, напряженно в лицо Анны всмотрелся.