— Туда ехать еще дольше. И с пересадкой.
— Я буду тебя возить, — ответил дядя. И тут же добавил: — Не обсуждается.
К счастью, он согласился высаживать Лешку не у самого порога, а за углом, и это было вполне допустимо. Многих привозили на машинах. Лешка смирился — при условии, что домой будет добираться самостоятельно. Дядя явно сомневался, и Лешка опять разозлился:
— Можете вживить мне под кожу маячок, чтобы точно знать, чей труп.
В этот раз язык прикусить не получилось, не успел.
— Дурак ты, Алексей, — покачал головой дядя.
Лешке стало мучительно стыдно, но извиниться он почему-то не смог. Нет, он смог бы, но понимал, что облегчения это не принесет. Вся эта ситуация крошечным червячком засела в сознании, прорывая там всё новые ходы, не давая покоя. Самым противным было то, что Лешка узнал этого червячка. Вина. Он чувствовал себя виноватым за то, что его телефон оказался у Дуни (или всё же Дуси?), за то, что дядя какое-то время верил в его смерть, за этот его взгляд… Всё произошло случайно, Лешка этого не хотел — и от этого было только хуже. Как теперь избавиться от назойливого червячка? Где-то в глубине души, так глубоко, что Лешка сам не мог его увидеть (или предпочитал не замечать), имелся ответ на этот вопрос. Лешка ни за что не подумал бы об этом прямо: очень уж неловко, даже стыдно. Да, определенно стыдно. Но это не мешало ему всеми доступными способами добиваться необходимого.
Опытным путем Лешка установил, что слова дядя игнорирует. Оставались поступки. Что-нибудь такое не слишком опасное. Не в школе, потому что менять ее не хочется. И чтобы контролировалось легко.
Всё это планировалось как-то независимо от Лешки, параллельно его обыкновенным мыслям, без слов. Если бы он поставил себя перед фактом, всё отменилось бы. Поэтому он старался не думать слишком громко.
В один из сравнительно теплых дней Лешка пошел не домой, а на речку. Долго бродил по берегу, пробовал на прочность тонкий лед, ждал. Наконец дождался сообщения: «Что ты делаешь?»
Подумал немного, сфотографировал надтреснутый лед под ногами, позаботившись о том, чтобы в кадр попала плескавшаяся о кромку льда темная вода. Отправил.
«Плохая идея».
Почувствовал, как в груди разливается противно горячая дрожь, написал: «Почему?»
В ответ получил фотографию кресла.
Вот сейчас адреналин захлестнул с головой.
Прикрыл глаза, подышал глубоко и размеренно, пошел к мосту, вскарабкался на перила. Выпрямился, постоял, ловя равновесие. Сфотографировал свои обутые в кеды ноги: левая видна полностью, она впереди, а носок правой только чуть выглядывает из-за штанины, сложный ракурс. Но главное видно: его ноги, стоящие на пересекающих кадр металлических перилах, слева — бетонный мост, справа — река. Соскочил влево, сжимая телефон в руке, против всякой логики ожидая ощутить не толчок от приземления на бетон, а мягкое погружение в воду. Снова немного отдышался, отправил фото.
Комментарий к 25
Что-то я забыла в прошлой части указать, что приложения для замка и сигнализации - реальные. Ну, вдруг это кого-то волнует) Или я уже об этом упоминала?
========== 26 ==========
Лешка пожалел о своем поступке сразу же. В ту же секунду, как фото с противным гуканьем улетело адресату. Домой идти резко расхотелось, вся затея внезапно предстала во всей красе и совершенно Лешке не понравилась. Как он додумался до такого? Зачем? Дурацкая ситуация…
Лешка покидал камешки в реку, перешел на другой берег, вернулся обратно. Ответа не было, и он просто на всякий случай разблокировал телефон, убедился, что ничего не пропустил, пролистал немного вверх и завис, рассматривая кресло. Надо будет его сжечь.
Рой бабочек в животе никак не унимался, и Лешка начал подозревать, что единственный способ борьбы с ними — это возвращение домой. Интересно, если извиниться, всё отменится? Кажется, этот вариант он еще не пробовал… Точно. Надо извиниться. Бес попутал. Затмение. Бывает.
Вот только всё намного сложнее. Лешка уже знал, как на него влияет чувство вины, и последствия этого влияния ему не нравились. Этот зуд, сейчас побуждающий его говорить гадости, скоро перерастет в зуд почти физический, раздирающий изнутри. Банально, конечно, но лучше принять горькое лекарство, чем продолжать мучиться.
Лешка заверил себя, что пойдет домой. Вот только посидит немного, пока сидение не вызывает дискомфорта… Напоследок, так сказать.
Он устроился на скамейке и закрыл глаза, подставляя лицо солнцу. Отчего-то стало смешно, губы сами по себе растянулись в улыбке.
Непонятно откуда набежавшая тень заслонила солнце, и Лешка вздрогнул, широко распахнул глаза, готовясь увидеть Масю.
— А, это вы, — облегченно выдохнул он.
На лице дяди тоже промелькнуло что-то вроде облегчения.
— Испугался?
— Потерял бдительность. Совсем не обязательно было за мной ехать, я бы сам вернулся, — ответил Лешка.
— Ну да, ближе к лету. Ты здесь уже третий час сидишь.
— Серьезно?
Лешка вынул телефон, посмотрел на часы. Случайно разблокировал экран, и заставка сменилась фотографией кресла. Лешка поспешно убрал телефон, замечая, как дрожат руки.
Дядя сел рядом, спросил:
— Готов возвращаться?
И Лешка совершенно четко увидел, насколько изменилось дядино к нему отношение. Такая явная осторожность, чуткость, бережность — как можно было этого не замечать? И с каких пор всё именно так? Зная, что нужно искать, Лешка погрузился в воспоминания, просматривая, сортируя и анализируя.
Вот только что — дядя сел, чтобы не нависать над ним, позволил решать, когда возвращаться, переживал, что напугал. После истории с телефоном — выслушал, дал возможность оправдаться. Как и раньше, с учебником, а еще до того — с сочинением. Вообще всё сейчас казалось продиктованным заботой, все эти нелепые, иногда непонятные и кажущиеся бездушными действия… Таблетки от головной боли, интернет, дождевик, стрижка, плед, чай, рука на плече, отмененная конференция, отпертая дверь (как вообще можно успеть подумать о том, что нужно ее отпереть, когда столько всего происходит?). Десятки, сотни мелочей. Всё вот это — забота. Иногда довольно неуклюжая, но… Сколько же понимания нужно, чтобы всегда делать то, что необходимо?
Если подумать, если хорошенько подумать (да, хоть и не хочется вспоминать), то дядя всегда был рядом. Когда умирала мама, кто поил Лешку чаем? Кто отвез его к ней, хотя она пыталась всё скрыть? Кто занимался похоронами, при этом не спуская глаз с Лешки? Когда болела Ника, кто отвез ее к ветеринару? Кто втирал мазь в ушибленную руку, до которой самому Лешке не было дела? Когда Лешка задыхался от жалости к себе и считал себя самым одиноким существом на свете, кто не спал каждую ночь, оберегая его сон?
Нет, дядино отношение не изменилось. Ну, может, он начал чуть лучше изъясняться, перестал считать, что Лешке всё известно по умолчанию. Но это мелочи. Изменилось другое. Сам Лешка изменился.
— Ты что?
— Ничего. Просто…
Нет, потом. Всё потом. Это откровение ничего не меняет и не отменяет. Лешка встряхнулся, отгоняя лишние мысли.
— Готов, — сказал он, поднимаясь.
До дома доехали молча. Лешка старательно отгонял от себя нахлынувшие еще на скамейке мысли. Дядя то и дело поглядывал на него, и Лешка задумался о степени его проницательности. Если честно, дядины вопросы и комментарии очень часто были в самую точку.
Едва они вошли в гостиную, дядя спросил:
— Что тобой руководило на этот раз?
Лешка пожал плечами:
— Просто так захотелось.
— Ну, раз так…
Дядя широким жестом пригласил Лешку к креслу. Бабочки тут же тревожно захлопали крыльями. Лешка заколебался.
— Давай, манипулятор, тебе же так захотелось, — подбодрил его дядя.
— Почему сразу манипулятор? — оскорбился Лешка.
— Потому что используешь меня для достижения своих целей. Ложись.