Потом — вспомнил.
Встал, потому что оставаться в кровати и думать было слишком невыносимо. Включил свет. Голову пронзила резкая боль. Выключил свет. Боль из резкой превратилась в тупую. Может, сходить на кухню, выпить воды? Это не поможет, но хотя бы отвлечет.
Путь на кухню лежал через гостиную, и когда Лешка понял, что она не пуста, поворачивать было уже поздно.
— Что не спишь? — спросил дядя, отрываясь на секунду от ноутбука.
— Голова болит.
Дядю этот ответ, кажется, удовлетворил. Он снова погрузился в работу.
Лешка прошел дальше, на кухню, налил себе воды и медленно выпил, чувствуя, как холод эхом отдается где-то в районе мозга. Хорошо, что дядя хоть не велел ему снова ложиться…
Постояв немного у кухонного окна, Лешка вернулся в гостиную и присел на самый краешек дивана, готовый уйти, если прогонят. Дядя только бросил на него хмурый взгляд, но ничего не сказал. Ну и пусть, всё равно лучше так, чем наедине с темнотой.
Лешка обхватил себя руками, пытаясь унять внезапно набежавшую дрожь. Получилось, но место дрожи заняло жжение в глазах. Чувствуя, что слёзы вот-вот польются сами собой, Лешка поспешно закрыл руками лицо, массируя кончиками пальцев лоб и виски и одновременно вытирая украдкой глаза.
Дядя встал, порылся в одном из многочисленных ящиков секретера и положил на журнальный столик полупустую пачку ибупрофена. Лешка только вопросительно посмотрел на него, и дядя принес из кухни стакан воды. Вручил его Лешке, выдавил из блистера одну таблетку. Лешка послушно сунул ее в рот и запил водой.
Потом дядю снова поглотила работа, и Лешка с тоской понял, что таблетку ему выдали только с целью устранить досадную помеху. Сейчас голова болеть перестанет, и простая вежливость требует, чтобы Лешка ушел спать и больше не мозолил глаза.
Наверное, не надо было соглашаться. То, что Лешка испортил дяде жизнь, совсем не приносило удовлетворения. Не получалось злорадствовать, было только очень неудобно за свое неуместное присутствие и безнадежно плохое поведение. Хотелось постоянно извиняться за сам факт своего существования, и это желание выплескивалось наружу раздражением и злостью. А еще хотелось быть хоть чуточку нужным. Хоть кому-то.
— А вы можете от меня отказаться? — спросил вдруг Лешка.
Дядя окинул его долгим взглядом и потребовал:
— Объясни.
— Ну… вообще, — неловко сказал Лешка, жалея, что затеял этот разговор.
— Передумал?
Лешка с несчастным видом пожал плечами.
Дядя уткнулся в свой ноутбук и застучал по клавишам. Лешка решил было, что его вопрос проигнорирован, но дядя поднял глаза от экрана и сообщил:
— Да, могу. Для этого надо подать заявление с аргументированной причиной и предоставить паспорт и отчет о тратах.
Лешка ничего на это не ответил. Он не особо рассчитывал, что дядя бросится его отговаривать, но мог бы хотя бы рассердиться, а не гуглить…
— Так что? Мне готовить бумаги? — спросил дядя.
— Как хотите, — упавшим голосом ответил Лешка.
Дядя еще раз внимательно посмотрел на него, потом снова опустил глаза на экран и больше уже не отвлекался.
========== 9 ==========
Проснулся Лешка почему-то на диване, укрытый незнакомым ярко-зеленым пледом. Голова больше не болела. Лешка посмотрел на часы — половина двенадцатого. Ничего себе…
Он встал, свернул плед и положил его на спинку дивана, пытаясь вспомнить, как вчера уснул. Вместо этого вспомнил ночной разговор. Прислушался к тишине, понял, что дяди дома нет. Сердце у Лешки упало. Наверное, уже поехал подавать заявление. С аргументированной причиной.
Следующие несколько часов Лешка промаялся в ожидании. Наконец услышал шорох шин по гравию и очень захотел спрятаться, чтобы никто и никогда его не нашел, но вместо этого остался сидеть на диване.
Дядя вошел в гостиную, таща несколько пакетов, и Лешку это даже развеселило. Надо же быть таким рациональным: подать документы, чтобы отказаться от опекунства, потом съездить за продуктами, раз уж всё равно выбрался в город…
— Как голова? — спросил дядя.
Будто его это интересовало.
— Нормально.
— Хорошо, тогда помогай.
Они пошли на кухню и стали разбирать покупки. И снова Лешке захотелось смеяться из-за театральной фальшивости этой сцены.
— Это тебе, — сказал дядя, извлекая из очередного пакета шоколадку.
— Спасибо, я не хочу, — ответил Лешка.
Шоколадка еще… Как поцелуй перед казнью.
— Сейчас или вообще?
— Вообще.
— Ну, извини, не угадал, — сказал дядя, выбрасывая шоколадку в мусорное ведро.
Лешке даже на секунду показалось, что он обиделся, но нет, это просто еще один рациональный поступок рационального человека. Зачем хранить ненужное, если можно выбросить. Сначала шоколадку, потом самого Лешку. Логично.
— Я уезжаю на конференцию, — как ни в чем не бывало сообщил дядя. — Сможешь побыть один до пятницы?
Лешка, понимая, что правильный ответ тут только один, кивнул. А что ему было делать? Признаться, что до сих пор страшно закрывать глаза, потому что в любой момент можешь увидеть перед собой мертвое лицо с трупным пятном на правой щеке? Рассказать, что так и не можешь определиться, какие из снов ранят больнее: те, где мама умирает, или те, где она жива? Спросить, заметил ли дядя, что у мамы были совершенно черные ноги, когда ее забирали из морга? Спросить, почему их не прикрыли? Сказать, что пусть лучше бьет каждый день, даже проводом, лишь бы не бросил одного в пустом доме?
— Хорошо. Звони, если что, — сказал дядя. — И почту не забывай забирать.
И тут Лешка понял, что дядя уезжает прямо сегодня. Прямо сейчас.
Когда закрылась дверь, пустой дом вдруг перестал быть безмолвным. Тикали часы на стенке. Тихо урчал холодильник. Гудел котел с горячей водой. Орала одинокая птица за окном. Где-то далеко рычала бензопила. Поскрипывал потолок, как будто кто-то бродил по чердаку.
До пятницы три ночи. Три ночи в одиночестве посреди леса. Может быть, лучше вообще не ложиться. Играть всю ночь, а потом отрубиться, когда настанет утро. И дотянуть до возвращения дяди, не сойдя с ума. А потом что?
Ужасно захотелось позвонить и спросить, отправил ли он бумаги. Но так же ужасно не хотелось слышать положительный ответ. Может, позвонить и попросить ничего не отправлять? Только тогда дядя обычным своим равнодушным тоном ответит, что уже поздно, ничего изменить нельзя.
В безумной надежде всё исправить Лешка сделал единственное, что было правильно и возможно в данный момент: спустился к почтовому ящику, вынул из него несколько рекламных листовок и газет и пошел назад.
Надо дотянуть до пятницы и обязательно проверять почтовый ящик. И потом попроситься назад, потому что равнодушие равнодушием, а возможность уснуть на диване и потом проснуться под дурацким зеленым пледом, которого раньше не было, стоит дороже, чем казалось еще вчера.
А может, нет никакой конференции, может, дяде всё осточертело, может, он сбежал в какую-нибудь гостиницу, чтобы не терпеть назойливое общество Лешки. Сидит там себе и дожидается, пока государство возьмет всё в свои руки. И никакая вовремя забранная почта, никакие заверения в вечном послушании, никакие просьбы не смогут заставить его отозвать заявление, в котором одной аргументации, наверное, страниц десять.
Лешка прижался к яблоне, уткнулся лбом в теплый шершавый ствол и разревелся как маленький. Газеты и листовки мягко посыпались на траву.
Некстати радостно зазвонил телефон. Лешка даже не стал доставать его из кармана. Телефон умолк, но через некоторое время снова напомнил о себе тем же жизнерадостным рингтоном. Надо бы поменять на что-нибудь более траурное, более соответствующее действительности. Лешка бы и раньше поменял, просто повода заметить эту неуместность не было. Кажется, ему никто ни разу не звонил за всё лето, кроме мамы. А с тех пор — вообще никто.