Ну и так далее, в том же духе.
Мы держались за животики, слушая его рассказ, чего нельзя было сказать о профессоре, преподававшем нам этот курс. Это был долговязый, брюзгливый сухарь, начисто лишённый чувства юмора. Он смотрел на Вишнякова с нескрываемым негодованием, а когда тот закончил свою речь, не преминул обрушить на него весь свой гнев.
– Молодой человек, – заявил он. – вы, по-моему, не понимаете, где находитесь. Это не цирковое училище! Это Московский Государственный Университет! Здесь занимаются наукой, а не клоунадой. Мне кажется, вы немного ошиблись в выборе профессии. Но ещё не поздно всё исправить.
Мы притихли, а густо покрасневший докладчик сошёл в аудиторию с обескураженным видом. К слову, у него были потом серьёзные проблемы с экзаменом…
После того, как несколько следующих партий снова не выявили победителя, Сергей решительно отобрал у меня карты.
– Димон, отдохни, – сказал он. – Какая-то у тебя не лёгкая рука.
Я пожал плечами.
– Пожалуйста.
Вишняков принялся тщательно перетасовывать колоду. Причем, делал он это довольно своеобразно. После двух-трёх пасов он неизменно вытаскивал из середины какую-нибудь карту и клал её сверху. До нас не сразу дошло, что эти его действия имели вполне определённый смысл.
Закончив тасовку, Сергей принялся раздавать карты. Когда у каждого из нас в руках оказалось по три штуки, раздался неуверенный голос Попова.
– У меня, кажись, очко.
– Браво, браво! – зааплодировал Вишняков, и с пафосом провозгласил. – Да здравствует новый чемпион!
К нашему изумлению, Ване сопутствовал успех и в двух последующих партиях. Его обычно тусклые глаза заблестели. Ему явно было приятно чувствовать себя победителем. Победителем хоть в чём-то. Ваня приехал в Москву из какой-то глухой деревушки, и за все пять лет учёбы так и не смог в ней освоиться. Если другие провинциалы, включая меня, постепенно привыкли к столичной суете, и даже начали чувствовать себя настоящими москвичами, то Ваня так и остался таким же робким и застенчивым, каким и был раньше. Он был начисто лишён всякого тщеславия. В нём абсолютно отсутствовало стремление чем-нибудь выделиться из общей массы, что обычно бывает свойственно молодости. Он всегда сторонился компаний, предпочитал одиночество, и был настолько бесцветен, что эта его бесцветность поневоле обращала на себя внимание, и даже казалась какой-то яркой. В чём здесь была причина – сказать трудно. Может, в природной житейской робости, может в постоянной денежной нужде, а может и в том и в другом сразу, ведь первое зачастую происходит из второго. Характерный факт: после занятий в университете он никогда не ходил куда-нибудь гулять. Он неизменно возвращался в общежитие и проводил в нём всё свое свободное время.
– Ну, Ванёк, ты даёшь! – удивлённо восклицал Сергей. – А ещё такую недотрогу из себя корчишь. Да в тебе фарта побольше, чем в каждом из нас.
Попов краснел и смущённо улыбался. Было заметно, что его наполняло воодушевление.
Первым заподозрил неладное Тагеров. Когда Вишняков в очередной раз принялся перетасовывать колоду, он стал наблюдать за его руками с повышенной пристальностью. А когда тот приготовился начать новую раздачу, решительно проговорил:
– А ну-ка погоди. Дай-ка я раздам.
На лице Сергея промелькнула какая-то тень. Он немного замялся, но потом всё же протянул карты Алану.
– Возьми.
Тот принялся раздавать. При этом он изменил очерёдность, и Ваня с Лилей как бы поменялись местами.
– Я выиграла, я выиграла! – радостно захлопала в ладоши Ширшова.
Тагеров посмотрел на Вишнякова. Его взгляд был весел, пытлив и настойчив. Ответный взгляд Сергея содержал в себе осуждение. Ваня нахмурился, заёрзал, и стал пристально рассматривать пальцы своих рук. Первой напряжённость ситуации уловила Юля. Она перемешала карты и воскликнула:
– Да хватит вам картёжничать! Мы к Уфе подъезжаем. Собирайтесь. Стоянка тридцать минут. Хоть с вокзала на Уфу посмотрим.
Когда поезд остановился, и все пассажиры потянулись к выходу, Сергей тихонько притянул к себе Алана и произнёс:
– Зачем ты? Я специально хотел его ободрить.
– Да он по жизни такой угрюмый, – отмахнувшись, бросил тот.