И скажи же мне теперь: «Что такое хорошо, а что такое и плохо? Что за здравие? А что и за упокой?». Ведь она же мне этого не скажет и не расскажет… И никому же ничего она не должна! Тем более — и в этом же конкретном разрезе. А что уж говорить за родителя и учителя. Ведь в ее же собственном разрезе и понимании все понятия менялись местами. Но и что же все-таки интересно в этом — вставали же тут же и на свои. Но и не переставая противопоставляться и сравниваться же при этом. Ведь как ни крути, а как и разным людям — место найдется и такому же конкретному понимаю вопроса. И где все лишь так, как оно написано. Как слышится — да так и пишется. И между строк где пустота. «Белое — лист. Черное — текст». Все! И нет никакого тебе светло-серого у и рядом же с первым, как и темно-серого же у и рядом же со вторым… И только же лишь после лишь периодически повторяющихся же встреч и только в воспитательных целях с ней я поняла это. Как и то, что с ней же я вдруг всячески переставала поносить… Егора. И да, только лишь с полноценным появлением его же в моей жизни… До же этого… Стоило же ей только закончить и начать ему, как… бац!.. и это же все, что было с ней не улетучивалось и испарялось — уравновешивалось. И уже же она не казалась мне таким уж прям всем из себя монстром. Если и говорить все еще за боль и ее синхронизацию. За переход ее же из моральной в физическую… Не обратно. Где вот как уже и он не был монстром… За забиваемость и одной — другой. Не спасает, а… перебивает. Моя. А ее… Тоже ведь, наверное… Правда, вот с чем конкретно связана ее боль и в отношении же меня? Ее слезы… Крокодильи же, разве что… Не хуже, чем и у самого же Влада. Хотя и там же и с ним не все так гладко и однозначно… С Розой и в ней же даже, в сравнении или не сравнении с ним, поболее же от крокодила как было, да так и будет… Но интересно же все еще и до сих пор! Не могла же она… и меня… вдруг с ничего… пожалеть. Или это мог быть тот самый «медовый месяц» между периодами же насилия? Когда насильник-абьюзер, теряя ненадолго жертву из виду, после и все того же абьюза над ней, чувствуя или нет свою вину, тут же стремится ее же себе и вернуть… Вряд ли. Ведь с ним-то, и как раз же в этом конкретном моменте и более-менее, все понятно. Что и ничего. Да и кто же хоть раз, и неважно же в здравом, не здравом уме, твердой, не твердой памяти, но и брал же погонять его пальто ни разу же до этого не нося и хоть чьих-то, не своих, других тапок? А вот с ней… Она же в процессе все тоже насилия-абьюза кажется… таким настоящим ужасом… и не на крыльях ночи… наяву… что…
В общем! Только представь… Пересчитываю я все углы и твердые поверхности… всю и мебель… квартиры. После очередного же «неуда», «удовлетворительно»… «прогула» или сна на уроке… паре… «не поведения»… После и невозможности же выучить без нее да и как с ней же ее же все предмет… И ее непосредственно же вызова! Она же тратит свое время на меня… Так еще же и дважды — ведь еще и объяснять, разъяснять мне что-то затем должна, чтобы и прожить хоть какое-то время без меня и моей же не учебы спокойно… Ведь и «как, в конце-то концов, можно, действительно, это не понять». Она же это все понимает! Что-то же и от обучения пользованию телефоном старшего поколения младшим… и ответной же реакции первого на ту же самую фразу выше в виде: «Да я же тебя есть с ложки учил(а). Расскажи же мне теперь — как эту железяку можно не понять». И наоборот… Да и, кстати, по ложке… Еще же одна причина… После очередного же ее неудачного приготовления… чего-либо. Там ведь и правда порой было трудно точно определить, понять и принять,